Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

И тогда начал ставить я. Довел репетиции до прогона. Дальше Управление культуры стало нас разгонять. Я попал в больницу. Толя Васильев продолжил репетировать, чтобы поддержать спектакль. В это время меня уволили. И Васильев в 1979 году выпустил спектакль – сенсационный, знаменитый, который вошел во все учебники и хрестоматии. Я его так и не видел, потому что в театр этот больше не заходил никогда буквально до недавнего времени, когда после бесконечных смен худруков, концепций и реконструкций, его окончательно не перестроил и не возглавил Борис Юхананов. В книге «Не верю» я описал все детали этой весьма болезненной для меня истории. После чего, как мне передали, мой друг Толя Васильев очень обиделся. Ведь выходило, что его обвинили в плагиате. И тогда Васильев решил мне достойно ответить.

2003 год. Очередная премьера в его театре «Школа драматического искусства» – «Путешествие Онегина». Зал был заполнен критиками, ценителями творчества Васильева. Посадили нас в первый ряд вместе с моей дочерью Машей – известным сценографом Марией Трегубовой. Неподалеку сидел Юрий Петрович Любимов. Идет спектакль. На каком-то важном онегинском тексте, кто-то из артистов – кажется, это был Игорь Яцко, – сделал некий поклон в мою сторону, упомянул мое имя и прямо со сцены вручил мне свиток. Я развернул – это была программка. В ней приводилась цитата из книги «Не верю», тот самый фрагмент, в котором написано, что спектакль «Взрослая дочь» выпустил Анатолий Васильев.

Дальше шел перечень артистов «Путешествия Онегина». И в конце вместо «режиссер-постановщик Анатолий Васильев» сообщалось: «режиссер-постановщик Иосиф Райхельгауз».

Я все это почитал внимательно. Спектакль закончился. Пошли аплодисменты и поклоны. Я боковым зрением видел, что Васильев стоит в кулисе и смотрит в щелку – готовится выйти на поклон. И когда по театральной традиции одна из артисток уже сделала движение в сторону кулисы – чтобы вывести режиссера на поклон, я вскочил с места, поднялся на сцену и стал кланяться. Большинство восприняли это как должное, кое-кто недоумевал. Я прочел вопрос на лице Юрия Петровича Любимова и показал ему программку. Он одобрительно закивал: «А! Так это ты поставил? А я думал, что Толя». И присоединился к аплодисментам зала.

Толя Васильев так на сцену и не вышел. Забавно, что некоторые критики, отметившие этот факт, решили, что Васильев не кланялся потому, что счел показ провальным. Мы никогда с ним об этом не говорили и не вспоминали.

А больше всех смеялась моя дочь Маша.

Когда мы переехали после ремонта в наш исторический особняк на Трубной площади, то поняли, что он интересен сам по себе. И поэтому стали водить по нему экскурсии. Делают это наши артисты, что придает экскурсиям особый колорит.

Как-то раз сижу в своем кабинете и беседую со старым другом, великим режиссером Анатолием Васильевым. И не просто беседую – обсуждаю с ним возможность постановки в нашем театре его спектакля. Уговариваю, убеждаю – Толя, поставь у нас спектакль. Все, что захочешь!

В мой кабинет ведут две двери: одна из приемной, где посетителей встречает моя помощница, а вторая из коридора. Она обычно закрыта на ключ. Посреди беседы вдруг слышу, что ключ в двери поворачивается. Дверь распахивается, и в кабинет входят люди. Много – человек 30, не меньше. Они уверенно заходят и с интересом нас рассматривают. Толя в изумлении замолчал.

– Что это, Иосиф? – шепотом спрашивает.

– Сейчас, сейчас… – как-то неуверенно шепчу я, потому что сам не очень понимаю, что это за нашествие.

И тут за толпой раздается голос нашего артиста Алексея Гнилицкого.

– Проходите в центр комнаты. Обратите внимание на камин. Вот именно здесь, возле этого камина Антон Павлович Чехов заключил контракт на издание полного собрания сочинений с издателем Алексеем Сувориным.

Тут я понимаю, что это экскурсия. Но Васильев, разумеется, этого не понимает. А экскурсанты не смотрят на камин, возле которого сидят воображаемые Чехов и Суворин, а смотрят на нас – вполне реальных и осязаемых Васильева и Райхельгауза. Васильев, для которого немыслимо, что в его кабинет вот так без спросу, открыв дверь ключом, может ворваться толпа народа, буквально в шоке.

– Иосиф, скажи им, чтобы они ушли, – говорит он, тем не менее, шепотом.

– Сейчас, сейчас… – снова успокаиваю его я.

И тут какая-то дама, которая рассматривает нас в упор, произносит:

– Слушайте, что вы нам рассказываете про Чехова, когда вот тут сидят Васильев и Райхельгауз.

Леша Гнилицкий пробирается через толпу и, наконец, замечает нас. Это его ничуть не смущает.

– Ну да, – говорит он спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся. – Это кабинет Иосифа Леонидовича Райхельгауза. Он здесь работает. Вот в данный момент у него встреча с Анатолием Александровичем Васильевым. Обсуждают творческие планы. Прошу вас, пойдемте дальше.

Группа направляется к выходу. Один из экскурсантов вдруг отделяется от толпы, подходит к нам и обращается к Васильеву:

– Вам надо воспользоваться случаем. Что-нибудь поставить в этом театре.

Все ушли.

Толя:

– Ты нарочно это сделал? Ведь так? Это все срепетировано?

Доказывать Толе, что все случилось совершенно неожиданно для меня, было бесполезным. Я просто развел руками.

Ректор ГИТИСа Матвей Алексеевич Горбунов, уникальный человек, которого «бросили» на театральное искусство из Союзгосцирка, преподавал марксизм-ленинизм. Он постоянно выдавал какие-то афористичные шутки, сравнимые с крылатыми фразами Виктора Степановича Черномырдина. Например, на заседании ученого совета мог сказать: «Если студенты выбрасывают из окна бутылки из-под водки, а не сдают их, значит им не нужны деньги и их надо лишить стипендии».

Он выпивал. Но как-то виртуозно – никто не понимал, когда и где он исхитряется принять очередную порцию. Только немногие знали его секрет. В ректорском кабинете стоял знаменитый бюст Ленина из папье-маше работы скульптора Николая Андреева. Внутри он был полым, и вот именно там, внутри Ленина и была припрятана бутылочка с коньяком. Вдруг Горбунов стал замечать, что коньяка становится меньше – кто-то еще отпивает. Он стал принюхиваться и присматриваться ко всем, пытаясь обнаружить вора. Однажды, зайдя в кабинет раньше обычного, он увидел уборщицу, которая протирала бюст. Она подозрительно быстро отскочила. Матвей Алексеевич пронзительно посмотрел на нее:

– Рая, скажи правду, когда меня нет, ты… Ленина трогаешь?

В 2005 году было принято Распоряжение правительства Москвы о реконструкции и реставрации здания театра «Школа современной пьесы» на Трубной площади. Этому зданию тогда было уже почти 200 лет. Последний раз оно ремонтировалось в 1910 году. С тех пор в историческом особняке, известном как гостиница и ресторан «Эрмитаж» Люсьена Оливье, все ремонтные работы проводились доморощенными способами самими обитателями. В том числе и театром, который въехал в него в начале 90-х. Здание находилось в ужасающем состоянии – ветхие прогнившие перекрытия, покосившиеся стены. Но при этом – невероятная красота внутри: золоченая лепнина, зеркала, хрустальные люстры… Поскольку ничего не ремонтировалось, ничего и не было украдено или утрачено. И вот, наконец, принимается решение о ремонте. Начинаются бесконечные заседания – архитектурных советов, общественных советов, советов по культурному наследию… Толпы чиновников демонстрируют крайнюю озабоченность – какой облик должно принять здание, какой момент его двухсотлетней биографии считать эталонным, сколько должно быть этажей, как должен выглядеть фасад… Бесконечная, бессмысленная трата времени. Я присутствую на всех этих советах и уже начинаю сходить с ума. Потому что понять, зачем все это происходит, нормальный человек не может. Хочется встать и сказать: