Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

Подвел очень, Валера… Ты где?…

Пишу о Ельцине. Понимаю, сколько сегодня сломлено копий – их будет еще больше. Я не политолог, не философ, не общественный деятель, не политик – могу говорить от имени обычного человека: для меня Борис Николаевич Ельцин – тот, кто принципиально изменил жизнь. Она и делится на период до Ельцина и после него. До – была невозможностьчитать то, что я хочу, писать, ставить, ездить, смотреть телепрограмму, которую хочу, слушать радио, знать правду… Даже штаны я мог купить только те, которые кто-то привез… До Ельцина я понимал, что нахожусь в невозможной несвободе – мысли, действия, творчества, работы. Мог зарабатывать деньги – и зарабатывал много, ведь мои пьесы шли в сотнях театров Советского Союза и странах соцлагеря. Люди, которые так работали, должны были быть баснословно богаты. Но мне никто денег не отдавал – я получал какие-то чеки, которые потом мог отоварить в «Березке». Можно было купить детям колбасы – мои дети ели чуть лучше, чем дети других людей, но даже эту колбасу я выбрать не мог. Главное, что случилось в послеельцинский период – появилась возможность быть автором своей жизни. Удивительно, что человек, сформированный коммунистической партией, вдруг в своей мощной, талантливой природе почувствовал: нужны не просто перемены, нужно строить страну заново.

Конечно, я бесконечно благодарен и Горбачеву. Сейчас мы буквально затаптываем его заслуги, но ведь именно Михаил Сергеевич подготовил предъельцинскую платформу. Он разрушил то, на основе чего Ельцин смог создавать. Реальную Берлинскую стену снесли при Ельцине, но еще раньше ее снес Горбачев – в районе Красной площади и наших душ и сердец, как это ни высокопарно. Помню, как впервые появились другие лица и оказалось, что премьер-министр (тогда Егор Тимурович Гайдар) может употреблять литературные, человеческие выражения. Мы увидели грамотных талантливых людей и вдруг почувствовали – каждый из нас, – что можем сами строить собственную жизнь, что можем сами ее определять, а не жить в определениях, которые даются «сверху». Мы получили от Ельцина открытый мир, возможность работать, рыночную экономику (со всеми плюсами и минусами) и разве только это? Нижайший поклон Борису Николаевичу. Вечная память. Я уверен, что в историю России это имя будет вписано не меньшими буквами, чем имена его великих предшественников-преобразователей.

С Михаилом Михайловичем Козаковым меня познакомила Галина Борисовна Волчек. Есть у меня такое свойство – с юности знаю наизусть большое количество стихов. И никому не удавалось меня в поэтических соревнованиях победить. Однажды Галина Борисовна сказала:

– Я тебя отведу к артисту, который точно сильнее в знании поэзии.

Это был момент, когда Козаков расстался с очередной женой, еще не успел жениться на следующей и пребывал в меланхолии. В такие периоды Михаил Михайлович выпивал и читал стихи. Валентин Гафт посвятил ему эпиграмму:

Мы с Галиной Борисовной взяли бутылку, тортик и пошли скрашивать его одиночество. Козаков мне тут же устроил экзамен по мировой поэзии – особенно русской. И в итоге была ничья, потому что я мог продолжить каждое стихотворение, которое он начинал читать, а он отвечал тем же. Галина Борисовна уже измучилась – казалось, поединку не будет конца. И вдруг я начал читать стихотворение Бродского, не напечатанное, ходившее «в списках» «Чего вы ждете, принц…» Козаков этих стихов не знал. И даже попросил их продиктовать. Волчек была в восторге.

С тех пор я встречался с Михаилом Михайловичем в «Современнике», видел его на премьерах. А в 90-х он уехал в Израиль.

В Израиле у него «не пошло». Сыграл Тригорина в спектакле Бориса Морозова в Камерном театре в Тель-Авиве. Проклинал иврит, которым овладеть не мог. Создал антрепризу из русских эмигрантов.

«Школа современной пьесы» играла в Израиле в Габиме без перевода, при переполненном зале, где не было русскоязычных зрителей. Зато были израильские деятели театра, режиссеры, критики, директор и худрук Габимы. Нам удалось показать Русский театр. И в тот же день я получил от художественного руководителя приглашение ставить в Габиме.

Это для Михаила Михайловича оказалось жутким ударом. Как это? Некто Райхельгауз, приехавший из России, получает приглашение работать в театре, основанном Вахтанговым, где ставили Любимов и Стуруа. А не он – Козаков.

Мне предстояло сделать с артистами Габимы спектакль на иврите. Долго выбирал актеров и выбрал достойнейших. Главную роль играл Йоси Полак – звезда израильской сцены. Дочь Михоэлса Нина Соломоновна, которая была моим переводчиком, предупреждала, что это звезда с труднейшим характером. Стоило немалых сил вовлечь его в проект.

Когда Михаил Михайлович узнал, что репетирует Полак, он обиделся пуще прежнего, и совсем перестал звать в гости. Мы как-то случайно встретились на бульваре Ротшильда, он не мог скрыть свою неприязнь к происходящему. Когда выходила премьера, позвонил его жене Ане, и очень просил прийти. Козаков пришел, и спектакль ему понравился. После премьеры поехали на роскошный банкет на берегу моря, в дом известной актрисы Леоры Ривлин, тоже участвующей в спектакле.

И случилась там забавная сценка. На стол поставили поднос с громадным арбузом. А вокруг стояли гости – израильские и российские артисты. Так вышло, что с двух сторон, напротив друг друга оказались Козаков и Йоси Полак. Арбуз с хрустом разрезала хозяйка – Леора, вынула из сердцевины самый большой и сочный кусок, подержала его между этими двумя актерами, и картинно отдала Козакову. Полак громко сказал:

– Знаете, почему Леора дала Козакову этот лучший и первый кусок арбуза? Потому что он, наконец, научился без акцента говорить на иврите слово «арбуз».

Через несколько лет Михаилу Михайловичу в Израиле все надоело. Он вернулся в Россию, где ему тоже надоело. И он снова уехал в Израиль. Чтобы опять вернуться. Андрей Александрович Гончаров сказал о нем: «дважды еврей Советского Союза». Когда он в очередной раз вернулся в Москву, пришел в «Школу современной пьесы» и предложил поставить спектакль с символическим названием «Ниоткуда с любовью» по стихам Иосифа Бродского. Он сам сделал композицию, играл главную роль. Эта театральная работа стала последней в его жизни.

Убит Борис Немцов. Я знал его – дружески общались в середине 90-х, когда он был первым вицепремьером. Порядочнейший, честный, искренний человек. Сейчас по поводу его гибели многие выступают, выдвигая разные версии и пытаясь квалифицировать преступление – является ли оно политическим, бытовым или сакральным. Выступил и наш президент, сказавший много правильных слов. В том числе поручил главам силовых ведомств взять расследование под свой контроль. Хочется на это ответить: далеко искать не нужно. В той атмосфере нагнетания воинственности, поиска пятой колонны, врагов – внешних и внутренних, – такая трагедия не могла не случиться. Взгляды Немцова были радикальными – многие не разделяли их, в том числе и я. Но, безусловно, он любил родину не меньше тех, кто любит ее официально и получает за это, извините, зарплату. И мне не понятно, почему ему (и не только ему!) не находилось места на тех многочисленных телевизионных передачах, где вместо дискуссии, диалога, спора, в котором можно было бы услышать точку зрения разных сторон, нам навязывают поток односторонней пропаганды, не оставляющей зазора хоть для какого-то инакомыслия. Мы в кольце врагов – вот смысл этой пропаганды. И надо от них отбиваться. От одного отбились. Ружье повесили, каждый день смазывали и вот оно выстрелило.