Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

Петр Ефимович Тодоровский для меня всегда был человеком нереальным, недосягаемым, просто божеством. Я знал, что он прошел фронт, был на передовой. Долго боялся к нему подойти, хотя мечтал познакомиться. Как-то еще студентом ГИТИСа на каникулах в Одессе зашел на Главпочтамт, чтобы позвонить в Москву, и увидел его, стоящего в бесконечной очереди. Встал за ним и все собирался с духом, чтобы как-то ему представиться. Но так и не решился. Видел, как он зашел в кабинку, разговаривал с кем-то, оживленно жестикулируя. Так же я боялся подступиться к Булату Шалвовичу Окуджаве. Они для меня – люди одного круга, одной веры. Не случайно они встретились на одном из самых первых своих фильмов – «Верность». А еще был фильм Марлена Хуциева «Был месяц май», где Тодоровский играл как артист. Мы бесконечно ходили на него в кинотеатр Повторного фильма, знали наизусть все реплики. Невероятно, что когда мы с Петром Ефимовичем познакомились и отношения даже стали дружескими, стало понятно, какой это земной, ясный, мотивированный, реальный человек. Если не знать, что он великий кинорежиссер, лауреат премий, фестивалей, можно было подумать, что это инженер или учитель из Одессы. Он всю жизнь разговаривал с легким одесским акцентом, всегда чуть улыбался. Он был личностью из ряда выдающихся, великих одесситов – от Бабеля, Олеши и Багрицкого до Давида Боровского и здравствующего Михаила Михайловича Жванецкого. Огромный талант и абсолютная ясность, неподдельность существования. Он никогда не «выделывался», ему не нужно было себя «позиционировать». Он своими фильмами, своим голосом, своей музыкой доказал, кто он и с чем пришел в этот мир.

Многие годы Тодоровский выходил на нашу сцену. Говорил внятно, коротко, всегда иронично, прежде всего, по отношению к самому себе. Часто играл С Сергеем с Никитиным – их знаменитый гитарный дуэт публика обожала, не отпускала их. На одном из последних наших вечеров он сидел в первом ряду. Предупредил, что не будет играть, даже на сцену не поднимется. И все-таки я его за руку вывел. Он что-то сказал, но я сунул ему заготовленную заранее гитару. И он, опершись на какой-то стул, дрожащими руками сыграл.

Несколько лет назад нас пригласил в Одессу тогдашний ее мэр Эдуард Гурвиц. Жили в гостинице «Моцарт», иногда заходили напротив в кафе «Сальери» (такое возможно только в Одессе), прогуливались возле находящегося рядом Оперного театра. На мой довольно банальный вопрос «над чем работаете?» ответил: «Знаешь, у меня много лет зреет один замысел, сейчас я о нем подумал. Видишь купол оперного театра? Там живет огромное количество голубей. Закрывали все дыры, но они все равно туда влетают. Представляешь, эти голуби каждый день слушают музыку – репетиции оркестра, пение солистов, хора… Какие это музыкальные голуби! Среди них есть вундеркинды, они поют, объединяются в ансамбли, кто-то из них дирижирует… Я хочу снять фильм об этих музыкальных голубях».

Это фильм Петр Ефимович Тодоровский уже не снимет.

Станислав Сергеевич Говорухин – одна из тех глыб, которая, когда есть – есть счастье, а когда нет – понимаешь, что счастье утрачено. Человек он непростой, что не удивительно для личности такого масштаба. Но мы судим режиссеров по их лучшим спектаклям и фильмам, драматургов по лучшим пьесам, поэтов по лучшим стихам. Говорухина мы судим по «Вертикали», по сериалу «Место встречи изменить нельзя», который до сих пор смотрят новые и новые поколения зрителей. Именно он вывел на экран Владимира Высоцкого, сделал так, что его песни зазвучали открыто.

«Школе современной пьесы» повезло особо. В 2004 году я предложил Станиславу Сергеевичу поставить у нас спектакль по пьесе Татьяны Москвиной «Па-де-де». Он согласился, начал репетировать, занял наших прекрасных артистов. Каждая репетиция напоминала работу на киносъемочной площадке. Говорухин составлял рамку при помощи пальцев и на каждого артиста смотрел вот так – «сквозь пальцы», выстраивая мизансцену, как кадр. Когда ему надоедало репетировать, шел в буфет, мы общались, разговаривали, немного выпивали. В результате получился очень симпатичный спектакль, который шел шесть лет. Для театра, для актеров – это было огромное удовольствие: общение с человеком, который так много знает, понимает, которому есть, чем делиться.

Перед премьерой собрали пресс-конференцию. Станислав Сергеевич предложил провести ее в буфете. Пока журналисты собирались, написал на стене нашего театрального кафе:

Мне жаль, что Говорухин не поставил больше у нас в театре ни одного спектакля. Хотя планы были: он как-то принес мне текст, написанный молодой девушкой, студенткой университета, которая зарабатывает на жизнь сексом по телефону. Мы почти договорились о постановке, но как-то все отложилось на потом, которого, как известно, никогда не случается. Жаль, что такой мастер, независимый художник попал в Государственную думу, полную мракобесов, которым Станислав Сергеевич не был никогда. Но, впрочем, это его выбор, который ничего не меняет в нем как в выдающемся человеке и режиссере. Счастье, что жизнь подарила общение и работу с ним.

Уходят один за другим… Горечь, скорбь по всем. И все же Олег Павлович Табаков – это особо. Здесь действительно, как у Хемингуэя: оторвалась «часть материка», который называется театром. Табаков – это не МХТ, не «Современник», не «Табакерка», не Школа-студия, хотя и все это – тоже он. Табаков больше всего этого, у него невероятное число граней, проявлений… Не знаю, с кем можно его сравнить. Поэтому утрата – действительно невосполнима.

Будут много писать, вспоминать, какой он великий артист. Он – великий. Мне посчастливилось: Олег Павлович играл в моих спектаклях. Репетиции с ним – счастье, восторг, бурлеск. Он всегда вначале что-то сам предлагал режиссеру. Репетировали в «Современнике» Шукшина «А поутру они проснулись». Утро в вытрезвителе. Олег Павлович говорит: «Иосиф, ты мне ничего не подсказывай, смотри – я предлагаю вот так проснуться».

Вижу:

Кровать. Накрыта простыней. Под ней угадывается какой-то шар. Затем медленно из-под простыни высовывается нога в синем носке. Из дыры торчит большой палец. Высовывается вторая нога – в красном носке с прорванной пяткой. Большой палец начинает почесывать пятку. Все актеры, заряженные на сцене, уже не могут сдержать хохот. Наконец, медленно сползает простыня. Шар оказывается огромным животом с натянутой на него тельняшкой. Оказалось, что этот накладной живот Табаков заказал на Мосфильме, ничего никому не говоря – ни мне, ни художнику спектакля Давиду Боровскому. Этюд длился несколько минут – огромное сценическое время.