Дина Рубина - Ангельский рожок [litres]

К концу года разочарованные поляки пригорюнились и стали искать новые пути бизнеса в России.

Был там у них один творчески возбуждённый ум, извергавший самые нестандартные идеи: Богумила, секретарь и наверняка зазноба пана Ватробы (а иначе, полагала Надежда, её давно бы на фарш провернули за подобное творчество).

Однажды утром – Надежда только и успела, что Лёшика переодеть и отправить гулять с нянькой, только сварила свой вожделенный кофе, намолов благоуханную горстку в старой бронзовой мельничке, купленной у старика на Тишинском рынке, – раздался звонок: Богумила, чтоб ей!

К тому времени, намотавшись в Гданьск и досыта наобщавшись с партнёрами, Надежда нахваталась много польских слов и обиходных фраз и вполне сносно изъяснялась, а главное, понимала сказанное (что было непросто: Богумила, вестник и глашатай пана Ватробы, и картавила, и шепелявила).

– Морёный дуб! – объявила та с ходу. – Вот что нам нужно. У вас в России морёный дуб можно купить по дешёвке. А на Запад продать вдесятеро!

– Что-что?! – удивилась Надежда, решив, что она не поняла каких-то слов в специфическом выговоре Богумилы.

– Дуб. Морёный. Который в воде лежал сто лет. Крепкий, как камень. Стоит миллионы!

– А при чём тут… книги?

– Ни при чём. Но ты – наш представитель в России, правильно? Ты обязана выполнять наши поручения.

Забыв о выкипающем кофе, Надежда сидела и думала: как избавиться от поляков? Морёный дуб находился за пределами её вселенной. Она и представить не могла, что когда-то в жизни упрётся в развилку, на которой окажется стрелка-указатель: «Дуб морёный».

Но она сосредоточилась и для начала совершила несколько разведывательных звонков по толковым людям. Те в основном предсказуемо каламбурили насчёт «кота учёного, что бродит по цепи кругом». Только Марьяша, умница, посоветовал начать с товарной биржи: выяснить специфику, раздобыть наводки на добытчиков сей экзотической древесины. Она собралась и поехала на ВДНХ. И там, покрутившись часа полтора по этажам одного из псевдоклассических павильонов, превратившегося в огромную товарную биржу, добыла кое-какие телефоны, с прозвона которых и начался круг дремучих-лукоморных, древесинных её мытарств.

Интернета ещё не было, вся информация добывалась «от людей». И потому в любом общении на любую тему возникал некий побочный улов, не всегда явный, порой потенциальный – так, на будущее. Пока Надежда бродила по людям, расспрашивая каждого встречного про морёный дуб, народ предлагал купить что-то ценное и необходимое в хозяйстве, например, зерно. Она брала все координаты, даже те, что, на первый изумлённый взгляд, вряд ли могли пригодиться, – однако, как ни странно, весьма пригодились в будущем. (Так, в длинной колбасе записанных ею телефонов она обнаружила координаты одного заветного местечка, где можно было купить бумагу: в то время редкие типографии предлагали свои материалы.)

Типаж тамошних биржевых маклеров был какой-то… диккенсовский: ушлые мужички с бегающими глазками разговаривали шёпотом, напирая и предельно сокращая расстояние с собеседником, что сразу наводило на мысль о чём-то незаконном. Заодно они давали возможность учуять их кулинарные предпочтения, в основном луковые и чесночные, а также вдохнуть запах немытых шей, гнилых зубов и прочие дурные вибрации духа и тела.

Одеты все были ужасно – в мятых штанах, в давно не стиранных рубашках, с кошельками-бананами под вислыми животами. Некоторые пытались выглядеть солидными, но их тесные костюмы с искрой выглядели ещё нелепее, чем мятые штаны и потные рубахи их коллег.

В то время она уже изучила азы науки, в которой затем достигла совершенства: по звучанию голоса собеседника, даже невидимого, ловить флюиды возможной будущей подставы. И как бы ни представлялись люди, чьи голоса лились в её ушную раковину, она мгновенно определяла, что настоящие их имена – Кидалов или Разводилова…

Наконец в одной из контор прозвучал человеческий голос – усталый, раздражённый, но чистый . Да, наш трест ( длинное бессмысленное сочетание слогов, упражнение логопеда, что-то вроде «морремпромстройдорконтора» ) предоставляет и эту услугу. Далее Надежде объяснили, где добывают и для чего используют такое полезное ископаемое – морёный дуб; обещали разведать его , выловить и даже выдать сертификат. (Вот слово «сертификат» и сработало, за что потом она себя проклинала.)

В Москва-реке, понятно дело, морёные дубы не водились, ехать надо было в тьмутаракань, куда-то в Смоленскую область. Она долго созванивалась с местными представителями треста, заполошно вслушиваясь в голоса, ловя флюиды, превозмогая желание отключиться и забыть «ловлю дуба» как страшный сон; и всё же уточняла, записывала, договаривалась…

Наконец назначена была дата, она поехала.

Стояли холодные дни конца августа. По утрам уже блестели инеем серёжки на берёзах. Окна в поезде стыли утренним туманцем, и мёрзлая трава серебрилась на косогорах. Надежда шёпотом хвалила себя папкиными словами – «Молодец, Надюха!» – за то, что прихватила куртку. В провинции, с её пронизывающими ветрами, могло быть гораздо зябче, гораздо холоднее, чем в Москве.

На вокзале в Смоленске её встречали два молчаливых, понурых и обтрёпанных мужика. Не завсегдатаи частного лондонского клуба. Один – без уха, как Ван Гог, а место, где оно раньше было, залеплено грязным пластырем. Второй – в очень коротком и узком плаще, неизвестно с кого снятом. Впрочем, трезвые. Она не испугалась, не удивилась: в провинции такая жизнь была – не до улыбок и не до светской бормотни.

На её вопросы мужики отвечали кратко, но ясно: место ловли заветного дуба находится в ста километрах от Смоленска, близ деревни, где из дворянского пруда девятнадцатого века пресловутый дуб предстоит ещё извлечь.

– Что значит: «извлечь»?

– Вытянуть.

– Хм.

– Ночью.

– Почему – ночью? – испуганно спросила Надежда. Она, вообще, думала, что дуб, как ленивый старый сом, давно вытащен из-под коряги и, толково упакованный, с надлежащим «сертификатом» дожидается её на складе треста. Однако…

Однако по виду двух «сотрудников» можно было уже и о самом тресте составить кое-какое мнение. Хотя дворянские имения давненько ушли в историческое прошлое, сам пруд и его содержимое, похоже, кем-то охранялись. Стало быть, «извлечение» дуба выходило делом незаконным? То-то и оно. «Когда, – думала Надежда ожесточённо, шагая по перрону вокзала между двумя угрюмыми «сотрудниками треста», – когда я избавлюсь от поляков?!»

До вечера сидели втроём на кухне, в доме чьей-то отсутствующей племянницы Юляши, пили чай, рассуждали о тяжёлых временах. Мужики – Слава и Николай – оказались семейными серьёзными людьми, но оба ныне безработные, так что…