Дина Рубина - Ангельский рожок [litres]

Приезжала, сидела под дверью начальника планового отдела часа по два, и после короткой вялой беседы выяснялось, что все мощности забиты на год вперёд. «Приезжайте через год, может, посвободнее будет».

Она совсем отчаялась.

Однажды, получив очередной отлуп и приглашение заглянуть месяцев через восемь, Надежда вышла на крыльцо и остановилась под навесом, пережидая нудный дождь. Вслед за ней выскочила покурить какая-то девица – щуплая, остроносенькая, с косой стрижкой на одну половину лица, обнажившей круглое оттопыренное ухо, которое вовсе не обязательно было показывать. Девицу эту про себя Надежда сразу окрестила Нестором Махно. Та закурила, сняла длинным ногтем крошку табака с языка, тоже остренького, искоса глянула на Надежду.

– Что, – спросила, – облом?

Та даже не ответила, плечом дёрнула.

– У тебя бабло в наличке? – спросила девица.

Надежда обернулась, внимательно посмотрела той в лицо – не такая уж и молоденькая: вон, морщинки у рта и вокруг глаз. При слове «бабло» она, как всегда, подобралась. Слово было уважаемым, румяно-круглым, мобилизующим. Слово-ключ, слово-клятва.

– Есть, – ответила сдержанно. На случай немедленной предоплаты возила с собой приличную сумму.

– Давай сюда! – решительно проговорила та, мотнув головой, словно не сомневаясь, что девушка сейчас же вынет из сумки пачку денег и вручит совершенно постороннему человеку.

И Надежда именно так и поступила.

– Стой тут, – обронила ушастая, загасила сигарету о каблук, чинарик заначила в пустой очешник, открыла дверь в помещение и сгинула.

Её не было минут пятнадцать, за которые Надежда себя извела, истерзала, казнила. Сожгла бездарный труп и развеяла пепел… Она даже не спросила – как девицу зовут! Сейчас войти и искать её, требовать назад деньги? Не смеши людей – умных людей, которые все вопросы решают не на крыльце, а при закрытых дверях. Ну что с тобой делать, дура набитая, если ты и взятки толком дать не умеешь!

Дверь открылась, девица выскочила и, поёживаясь от сырого ветра, обняв себя за плечи, просто и буднично сказала:

– Заказ принят на двадцать седьмое. Годится?

– Ты… я… – онемелая от счастья Надежда слова выговорить не могла.

– Ну, лады. Вези предоплату, – спокойно отозвалась та. – Я – Татьяна, дела будешь вести со мной. Поняла, рыжая?

Надежда стояла и кивала, кивала… Дождик был приятный, изумительный дождик был. Симпатичную девушку звали Татьяной, и стрижка у неё была стильная, смелая. При чём тут Нестор Махно!

До выпуска первой книжки оставалось два шага! Неужто?! Неужто…

Первая книга Божены Озерецкой «Старая шкура» вышла тиражом в тридцать тысяч экземпляров. Мизер, конечно, по тем временам. Но, кроме Надежды, в Озерецкую не верил никто из соратников и друзей (кроме художника Витьки Скобцева: книжку она ему рассказала , и Витька объявил, что книжка – «убойная»); так что она рисковала, опасаясь и гнева зарубежных партнёров, и собственной неумелости. Ведь самое сложное было впереди: найти кого-то, кто согласится продавать эту ладную, стильную, прекрасно оформленную книжку талантливой польской писательницы; кто уболтает читателя достать кошелёк и выложить монеты за никому не известного автора. Называлось это мастерство-волшебство тоже производственно: реализация товара .

В начале девяностых ещё существовали советские монстры: Роскнига, Москнига, Союзкнига – гиганты, в распоряжении которых были склады, транспорт, рабочая сила и магазины. В течение месяца книги развозились, раскидывались по просторам страны, разбрасывались, как зубы дракона по пашне. И всходили они денежками, спелыми-сладкими денежками, сотнями, тысячами, миллионами рубликов-тугриков – самым прекрасным злаком в истории человечества.

Но уже к 1993 году все колоссы рухнули в одночасье. Новых распространителей, книгонош-стояльцев на точках, производители книжного вала искали днём с огнём. Оставались ещё книжные магазины, но многие из них дышали на ладан и на магазины походили весьма отдалённо: половину помещения сдавали под мебельные салоны, продуктовые лавки, сомнительного пошиба клубы и даже подпольные казино. Да и как с ними дело иметь, с магазинами: продавать-то они продавали, а платили плохо; бывало, и вовсе денег не дозовёшься.

Зато реально и весомо существовал и бурлил «Олимпийский». И это уже эпоха, «Олимпийский», это образ самого Союза, развального, стрёмного, громоздящего новое на обломки старого; уродливого и ненасытного, ушлого и бескрайнего…

«Олимпийский» – гигантская муравьиная куча, где по своим неписаным, но строжайшим законам крутилась деловая жизнь: совершались сделки, вершились судьбы книг и книгоиздателей, где затаптывались амбиции и прорастали капиталы, где множились долги и отчаяние и гибли живые люди; где, как в муравейнике, обосновались матки – крупные оптовики, к которым протаптывали тропки лоточники со всей раздолбанной державы.

Одним словом, «Книжный клуб» в «Олимпийском» был местом кучкования всех мелких и крупных оптовиков, а также мелких лавочников со всей страны.

Место было опасным во всех смыслах.

Вокруг и между лотков и киосков, с тележками, нагруженными пачками книг, носились страшные мужики – то ли грузчики, то ли новые капиталисты; повсюду громоздились замки, высились бастионы из пачек книг, которые при неловком движении могли обрушиться и погрести человека под своим многотонным весом. В духоте, в столпотворении, в целеустремлённом напоре, в многоголосой бестолочи и алчбе ежесекундного свершения сделок со всех сторон неслось: «Ты мне ногу своей телегой отдавишь, блять!», «А ты не стой на дороге, уёбок!».

Торгующие мужики выглядели и диковато, и страшновато. Почему-то более всего это напоминало мясные ряды давным-давно сгинувшего Охотного ряда.

С романом Озерецкой в руках Надежда пятилась, отпрыгивала от несущихся на неё бастионов и колесниц, ошарашенно озиралась вокруг, совершенно не понимая, к кому сунуться со своей книжкой, кому её показывать, кому предлагать… Казалось, весь мир, отчаявшись в других родах деятельности, бросился писать, печатать, грузить на тележки, развозить, заключать сделки и торговать книгами. И какими разными книгами! Тут на любой вкус зеленели, багровели, золотились и серебрились обложки. Здесь твёрдо выучили: книга должна бросаться в глаза, иначе её не увидишь, не выловишь в этом безбрежном океане. Её попросту не продашь, не всучишь, не сбудешь с рук!

Какой уж там бизнес, какой азарт – Надежда чувствовала себя третьеклассницей, отставшей от школьной экскурсии по атомному реактору!

Она прошла верхние этажи, приставая к тем, чьё лицо казалось «более-менее приличным», безуспешно пытаясь заинтересовать торговцев своей элегантной, но – это стало так заметно здесь! – неброской, слишком «интеллигентной» книжкой.