Дина Рубина - Ангельский рожок [litres]

По общему мнению, не считая мнения доктора Бугрова, – но тот у нас тип известный.

Не сразу, не в первый год, но комиссия по отпускам всё-таки разрешила Мадьяру день выхода один раз в месяц. Мадьяр воспарил; «очень красиво благодарил» – по словам начмеда Безбоги, выдавшего ему медицинское заключение о «положительной динамике» в поведении. Лично подписал, ибо зануда и «русский шовинист» доктор Бугров упёрся и выдавать такое заключение за своей подписью не желал. Михаэль на это, как обычно, изрёк своё коронное: «ни одна тюрьма ещё не перевоспитала ни одного преступника».

«Да не надо его перевоспитывать! Пусть отсидит за решёткой ровно то, что заслужил». «Брось, – отмахнулся Михаэль. – Это же не террорист какой. Он школьный автобус взрывать не пойдёт». «Не пойдёт, – согласился доктор Бугров. – Он просто изнасилует и задушит дочку соседки, и закопает её в саду».

Начмед закатил глаза: некоторые высказывания доктора Бугрова давно стали притчей во языцех среди тюремного персонала.

Комиссия по отпускам, в которой сидела парочка социальных работников (пара бездельников, уточнял док), охотно выдавала разрешение на отпуск любой бывалой, хорошо притворявшейся уголовной мрази. А ведь нередко к тюремному начальству прорывались родственники такого «отпускника», со слезами на глазах умоляя держать подонка взаперти. Однажды Аристарх лично наблюдал, как мать такого «хорошего мальчика» встала на колени перед дежурным офицером, пытаясь поймать и поцеловать его руку, умоляя «пощадить семью». «Убьёт! – кричала она. – Выйдет, зарежет всех!» Не говоря уж о том, что частенько эти весёлые отпускники, оказавшись на воле, первым делом «вставляли марафет» и умирали от ядрёного передоза на собственном унитазе.

Он вышел из проходной, машинально проверяя карманы брюк, – не забыл ли мобильник, портсигар (батин, любимый), зажигалку и портмоне – всё, что вынимал перед рамкой, – и привычно направился в сторону медсанчасти. Вдруг – кратко, досылом – его окатило брызгами, вполне даже приятно.

– Простите, доктор, случайно! – вежливо-весело крикнул Мадьяр.

Высокий, жилистый, с пронзительными жёлтыми глазами на очень смуглом (или сильно загорелом) лице, тот поодаль привычно орудовал над машиной генерала. Очень старался… Он стоял достаточно далеко, случайно оттуда никак не мог достать. Оба знали, что Мадьяр это сделал не случайно.

Доктор Бугров отвернулся и проследовал к себе в медсанчасть. У ворот позвонил, Нехемия немедленно открыл дверь в привычный рёв, мат-перемат, песни и гогот из «зала ожидания» – всё из той же неизменной железной клетки. И – вонь… Проклятая вонь их отверженных тел. В последние годы он как-то притерпелся к ней: то ли дезинфекцию сменили, то ли заключённые стали лучше мыться.

В коридор из дверей «аптечки» высунулся Боря-наш-этруск , показал глазами «атас!», доложил полушёпотом:

– Док, там тебя баба из Красного Креста дожидается. Вроде спецвизит из-за одного пидараса.

Этого сюрприза недоставало! Недели три назад Красный Крест проводил свою плановую проверку, и доктор Бугров пока не соскучился. Что там ещё, чёрт побери! Пациентов сегодня до хрена, некогда ему с чиновниками возиться. Он прошёл по коридору к своему кабинету, раздражённо распахнул дверь.

Увидел статную спину и высокий затылок, на котором жгуче-чёрные волосы были подобраны и схвачены массивной серебряной заколкой.

Женщина сидела у его стола на стуле для пациентов, спиной к двери. Он поздоровался, она обернулась: лет тридцати, приятное лицо и роскошные, будто нарисованные, угольно-чёрные брови. Возможно, из-за них она казалась сдержанной, даже суровой. Представилась: Аида Мусаева, врач из Баку, сотрудник Красного Креста.

– Ваши ребята совсем недавно меня трепали, – почти приветливо заметил он. – Мне казалось, план по отбеливанию чёрных кобелей уже перевыполнен.

Она шутки не подхватила, сухо заявив, что приехала специально встретиться с «политзаключённым таким-то». Не все его запросы и просьбы могут быть удовлетворены, и он уже знает об этом, но доктор Мусаева хотела бы лично встретиться с «политзаключённым», всё объяснить, он этой встречи ждёт.

– Да за ради бога, – ответил Аристарх.

Он выдал ей на ознакомление все бумаги, о которых она просила, вызвал надзирателя, чтобы тот проводил в камеру. Пока она ждала, пытался разговорить: хотелось увидеть, как она улыбается, эта неприязненная дама.

– А вы всегда террористов называете «политзаключёнными»? Этот ваш политик, если я правильно помню, зарезал у Шхемских ворот девушку и двух австралийских туристов.

– Ваша так называемая «девушка» была солдатом, не правда ли?

– Правда. Но у неё такие же тонкие, как у вас, были руки, и так же в дни месячных ломило поясницу и тянуло живот. А теперь она мертва.

Доктор Аида Мусаева вспыхнула:

– Всякий, кто учил в школе такой предмет – историю, понимает, что общество, содержащее тюрьмы, в которых страдают политзаключённые…

Аристарх перебил её, помимо воли любуясь высокими взлётными бровями:

– Всякий, кто учил в школе такой предмет – историю, знает, что понятие «политзаключённый» вовсе не синоним понятий «святой», «герой» или «освободитель». Тот тип, который взорвал Александра Второго, лучшего царя за всю историю России, тоже был «политзаключённый», хотя он – убийца великого реформатора.

Она сухо проговорила:

– А вы отменный демагог!

– А вы – отменная безмозглая курица.

Она вновь вспыхнула смуглым румянцем, резко поднялась: стройная женщина, довольно высокая, и одета со вкусом: серые свободные брюки, бледно-зелёный элегантный пиджак… Молча вышла; надо же, редкая женщина: не ответила на оскорбление. Крепкий орешек! «Ну ты и дурак же», – сказал себе доктор Бугров, и приступил к утреннему приёму.

– Ты новости слушал? – спросил Адам.

– Нет, а что?

Доктор Бугров стеснялся признаться, что в машине слушает только классическую музыку. После рабочего дня невозможно было впустить в себя ещё хотя бы миллиграмм этой чёрной копоти. Вспомнил, как в последнюю поездку к «Большому лунному кратеру» в Негеве средняя Лёвкина дочь, скандалистка, актриска и задрыга, закатила истерику именно по поводу непременного музыкального сопровождения в их путешествиях.

– Никогда, никогда нормальной музыки тут не услышишь! – кричала она. Когда принималась оттирать сестёр и качать права, её брови смешно задирались чуть не на середину лба и дыбом стояли, пока она не добивалась своего. За то и кличку получила: Брови-домиком. Её музыкальные предпочтения метались между тяжёлым роком и рэпом. Вспомнил, как, отревевшись (он не поддался на скандал и просто умолк, и молчал километров тридцать, заодно не отвечая на вопросы остальной, невиновной публики), она притихла там, на заднем сиденье, а потом вдруг порывисто подалась к его спине, постучала кулачком по плечу и буркнула: