Дина Рубина - Ангельский рожок [litres]

– Я… не уверен, – пробормотал тот. – Это трудно перевести. Слишком образно.

– Тогда переведи, – ледяным тоном велел доктор, – чтобы проваливал, пока ему не врезали: у меня в «обезьяннике» скоро все заключённые обоссутся.

Француз улыбнулся и сказал:

– Не пойти ли нам пообедать?

Аристарх молча наблюдал, как тот аккуратно складывает блокнот и ручку в небольшую изящную сумку винного цвета; даже на расстоянии видно – из кожи отличного качества. В Союзе времён его молодости такие сумки называли «пидорасками». Перед тем, как покинуть кабинет, француз обернулся и так же легко проговорил:

– А вы неплохо знаете историю Франции, приятель.

За все годы вынужденных, вымученных встреч с представителями Красного Креста Аристарх всего лишь раз встретил человека с собственным взглядом на людей и на факты; человека, доверяющего только здравому смыслу и собственным глазам.

Томаш его звали. Родом из Словакии или из Словении. Он оказался в группе инспекторов Красного Креста, прибывших в тюрьму «Маханэ Нимрод» в суровые дни массовой голодовки заключённых.

В один проклятый день осуждённые за террор выбрасывают в окна все свои ложки-плошки-кружки и начинается кромешный ад, так называемая «чрезвычайная ситуация». Гудит сирена, и с этого момента весь персонал тюрьмы, а уж медики – те особенно, сидят в стенах цитадели сутками, неделями – безвылазно.

Доктор Бугров, как и все остальные, третью неделю торчал в застенках, как осуждённый; ночевал на узкой смотровой кушетке в своём кабинете, практически не спал, бесконечным конвейером измерял давление, проверял у голодающих объём бицепса, трицепса… Похудевший, измученный, с красными от недосыпа глазами, с недавно возникшим неприятным головокружением, он практически не разгибался.

Заключённых притаскивали на носилках – те часто делали вид, что потеряли сознание; это тоже было одним из методов их борьбы.

Аристарх давно изобрёл собственный способ проверки на подлинность подобных голодных обмороков. На блошином рынке в Яффо купил медный кувшинчик и, когда приплывали носилки с очередным бессознательным голодающим, наполнял кувшинчик водой и выливал тому на физиономию, приговаривая: «В нашем климате это даже приятно». В подавляющем большинстве случаев тот мгновенно подскакивал и с вытаращенными глазами орал, что его пытают.

Тот парень, инспектор Томаш – маленький, тщедушный, с небольшой лысиной, – напоминал средневекового монаха: у него были чётки в руках, ониксовые, – идеально круглые крупные бусины, благородно светящиеся изнутри, когда на них падал свет. В первый же день Томаш прилепился к медсанчасти, сновал здесь, пытался помогать Аристарху и фельдшерам. Ничего не требовал, больше молчал. Однажды заметил взгляд доктора на чётки, приподнял их и улыбнулся: «Успокаивает».

– Я знаю, – кивнул доктор. – У меня тоже есть, янтарные.

Выдвинул ящик стола и показал. Янтарь был старым, отполированным пальцами; изумительно, солнечно-жёлтым. И градины тяжёлые одна в одну: щёлк, щёлк, щёлк…

Не стал уточнять, что они достались ему от Хадада Барзани, главаря военизированного крыла ФАТХа, приговорённого к пяти пожизненным за серию организованных им кровавых терактов. Вспомнил день, когда того, нажравшегося во время голодовки, на носилках доставили в медсанчасть с болями в животе. Зная, что в коридоре есть камеры, Барзани, пока тащили его, выкрикивал лозунги, кричал о победе, растопырку «V» свою показывал. В кабинете доктора притих – здесь камер не было, здесь соблюдалась врачебная тайна даже таких пациентов.

– Ну что, живот болит? – участливо спросил доктор, щупая вздутое волосатое брюхо террориста. – Пирожками обожрался?

– Я голодаю! – вспыхнул тот. – Я в одиночке. Откуда там еда?!

– И правда вроде неоткуда… – с лёгкой улыбкой согласился доктор.

Подложить пирожки террористу и заснять на видео, как человек, вдохновивший на голодовку сотни подвластных ему пацанов, воровато жрёт ночью в туалете, придумал именно он. Генерал Мизрахи долго колебался, говорил, что это – запрещённый приём. Наконец его уломали. И уже в утренних новостях видео показывали все каналы израильского телевидения: идеолог террора, инициатор массовой голодовки заключённых, жадно рвал зубами пирожки, стоя над унитазом.

Во время того приёма Барзани и потерял чётки, те из кармана выползли. Аристарх увидел их на кушетке – свернувшиеся, как блестящая змея: крупные тяжёлые градины, такие уютные в руке: щёлк, щёлк, щёлк… Потом Барзани посылал к нему охранника спросить – не находил ли доктор?..

– Нет, не находил, – велел передать доктор Бугров. Решил оставить себе сувенир, в память об удачном деле.

Через много лет прочитал в новостях на каком-то сайте, что Хадад Барзани, командир военизированного крыла «Танзим» (пять пожизненных и так далее), выдвинут на Нобелевскую премию мира. Посмеялся, достал из ящика стола чётки, покрутил их в руках; полированные пальцами убийцы янтарные градины, тяжёлые, как пули: щёлк, щёлк, щёлк…

Странно: тот инспектор, Томаш, ходил за ним по пятам все дни долгой муторной голодовки. Он ведь должен был страшно его раздражать? Нет, наоборот, его присутствие успокаивало; Аристарх даже как-то забыл, что тот имеет отношение к Красному Кресту. Помнил только один момент: приволокли очередного беспамятного, и Аристарх потребовал свой знаменитый «кувшинчик». «Кувшинчик доктора!» – крикнул Адам; «Кувшинчик доктора!» – разнеслось по коридору. Голодающий подскочил на носилках и завопил:

– Нет!!! Меня пытают!!! Я буду жаловаться!!!

В этот момент Аристарх ощутил, как сзади кто-то тихо взял его за локоть. Обернулся: Томаш. Глядя в красные бессонные глаза доктора Бугрова, тот проговорил, понизив голос чуть не до шёпота:

– Как я вас понимаю, коллега! Я бы просто дал им всем яду.

В огромные грузовые ворота тюрьмы, похожие на ворота замка, устроенные по системе шлюзов, въехала машина генерала Мизрахи. По закону, её должны досматривать на яме: охранник обязан спуститься вниз, осмотреть днище, открыть и проверить все ёмкости, отверстия и щели автомобиля. Однако делают это довольно редко. В конторе и без того головной боли хватает.

Генерал подъехал к дверям офиса, припарковался, кивнул Мадьяру, уже дожидавшемуся машины, и вошёл внутрь. Мадьяр приступил к ежеутренней почётной церемонии.

Он мыл машину начальника тюрьмы – высокая привилегия.

Генерал Мизрахи был уверен и часто повторял, что уголовник Мадьяр «стал человеком». Тот действительно ни разу не навлёк на себя недовольства надзирателей или начальства, не совершил ни одной подлянки, в камере вёл себя хорошо и, по общему мнению, заслуживал отпусков.