Дина Рубина - Ангельский рожок [litres]

Игнорировать эти визиты было совершенно невозможно: речь шла о репутации страны и всей её пенитенциарной системы. Особенно доставалось медицинскому персоналу, будто кто-то за кулисами мировой политики задался целью испытывать порог терпения врачей.

Угрюмое ожидание этих проверок и трепет начальника тюрьмы сравнить можно было только с ожиданиями торнадо «Катрина» у берегов Луизианы.

Являлся такой странствующий крестоносец в сопровождении переводчика, хотя все поголовно тюремные врачи английский знали и вполне могли объясниться с иностранным коллегой. Но то ли протокол проверок включал непременный перевод, то ли эти господа исполняли ещё кое-какие, не слишком афишируемые функции, а только монотонный синхробубнёж неуклонно сопровождал любую беседу, затрудняя и затягивая процедуру и без того муторных проверок, быстро исчерпывая невеликий запас доброжелательности у медицинского персонала тюрьмы.

Хотя переводчики бывали первоклассными. Так, на памяти Аристарха, с несколькими крестоносцами приезжал один и тот же приятный разбитной парень, Равиль, татарин родом из Казани. Раза три им удалось урвать минут десять, перекурить на крыльце и переброситься парой слов. У того и голос был приятный, и безупречные оба языка – английский и иврит. Он знал чёртову пропасть анекдотов и сам искренне ржал над ними, даже рассказывая один и тот же в восемнадцатый раз.

Но едва инспектор Красного Креста открывал рот и начинал говорить, Равиль на глазах превращался в робота, механическим голосом молотящего дословно всё произносимое, включая ругательства, вводные слова и слова-паразиты. Когда доктор Бугров говорил: «Да на хрена его исследовать, когда он классический симулянт!» – Равиль переводил это буквально, не меняя ни одного слова в предложении, с абсолютно непроницаемым лицом.

Эти самые инспекторы, как мужчины, так и женщины (каждый раз являлся кто-то новенький), всех террористов неизменно величали «политзаключёнными», а если Аристарх, безуспешно пытаясь сдержаться, произносил нечто вроде: «Этот политзаключённый зарубил тесаком для разделки мяса двух воспитательниц детского сада, старика-охранника и покалечил восьмерых детей, за что сейчас, сидя в тюрьме, получает зарплату от своих боссов», – лица их становились каменно-бездыханными, как у жующих коз.

– Молчи, Ари! – говорил генерал Мизрахи трагическим голосом. У него в дни таких инспекций подскакивало давление, и кто-нибудь из фельдшеров по указанию доктора Бугрова засандаливал ему укол в задницу. – Не создавай мне проблем. Умоляю тебя памятью мамы: заткни своё неуёмное русское хлебало!

Приезжал такой представитель с заранее составленным списком из двух-трёх десятков имён самых славных работников ножа и топора, ибо те знали адреса абсолютно всех международных инстанций и безостановочно строчили письма в ООН, в Красный Крест, чёрту-дьяволу и пророку Магомету.

Первым делом, в сопровождении начальника тюрьмы, крестоносцы шли по камерам – лично беседовать со страждущими; затем возвращались в медсанчасть требовать от врача убедительных разъяснений: почему больному политзаключённому… – список подносился поближе к глазам – Аббасу-аль-Хаддаду не прописана диета из авокадо?

– Авокадо?! – щурил глаза неукротимый доктор Бугров. – А что, огурцов не принимает его террористический организм?

– Ари-и! – тихонько взвывал генерал Мизрахи.

– Если бы вы потрудились прочесть… – Инспектор протягивал доктору письмо. – Этот документ убеждает нас в полном небрежении…

Все их письма были поэтичными по слогу, даже цветистыми – Восток есть Восток: «Я стою на коленях, умоляя вас о милосердии: полгода я, инвалид и страдалец, не могу даже попасть на приём к врачу, ибо мною намеренно пренебрегают, унижая и уничтожая тем самым весь мой народ…» (Народ фигурировал неизменно во всех жалобах, вставая за каждой строкой во весь свой политически исполинский рост. Это напоминало Аристарху песню его школьного детства «Бухенвальдский набат» – в ней грозный густой голос Муслима Магомаева тоже поднимал миллионы – «в шеренги, к ряду ряд».)

– Брехня, – отзывался доктор Бугров; доставал пухлую папку с медицинским делом заключённого (впрочем, на смену папкам тогда уже приходил компьютер, большое облегчение), раскрывал её, листал, показывал и говорил: «Убедитесь, коллега: за последний месяц он был у меня на приёме восемь раз, сука, падла!»

– He's been at my clinic eight times over the last month; bitch, crud! – переводил дословно Равиль.

Короче, на время инспекций Красного Креста тюремному врачу требовалась немыслимая выдержка. Главным было – не сорваться. А ведь срывался, да ещё как! Дважды от дисциплинарного наказания, даже увольнения, брызжа слюной, проклиная вдоль и поперёк по матери и отцу, спасал его генерал Мизрахи.

Впервые это произошло во время далеко уже не первой в его тюремной биографии инспекции Красного Креста. В то утро он вышел на работу после отпуска, в хорошем настроении…

…исходил с «рыжухами» весь Старый Акко, накупил на рынке потрясающих арабских специй для баранины, выбрал в антикварной лавке тяжёлую турку для кофе с очень удобной деревянной ручкой… ну и так далее, включая дивный обед в порту, в рыбном ресторанчике, под синими полотняными тентами, где Толстопуз скормила бродячей кошке чуть ли не всю рыбу со своей тарелки, а Брови-домиком всю дорогу изображала американскую туристку и потому говорила с безобразным акцентом даже с официантом, милым, скромным арабским мальчиком, у которого от этой двенадцатилетней девчонки брови тоже стали домиком.

Шёл второй день проверки, и Аристарх, переодеваясь у себя в кабинете, выслушивал интереснейший доклад фельдшера Бори-нашего-этруска о том, как накануне крестоносец («здоровенный такой лось, волосы белые, аж крахмальные!») выгонял душу из плоти доктора Орена: «Ты не поверишь: до сердечного приступа. А сегодня, значит, очередь твоя, док…»

Аристарх привычно расправил на вешалке форменную рубашку, повесил её в кривобокий шкафчик. Накинул медицинскую белую куртку.

«Идут! – крикнул Боря из коридора. – Глянь на этого лося. Сейчас всё у нас здесь перевернёт и затопчет».

Доктор Бугров из кабинета не отзывался.

Вошёл генерал Мизрахи с белобрысым детиной, и вправду двухметрового роста, одетым с особым европейским шиком: в костюме-тройке – в этакой жаре! – и при галстуке. Белые волосы, белая шкиперская бородка, – колоритная внешность. Судя по апоплексическому цвету лица генерала Мизрахи, тип оказался особенно тяжёлым.

– Иди, измерю тебе давление, мон женераль, – сказал доктор Бугров. – Ты загнёшься. Опять не принял таблетку?