Дина Рубина - Ангельский рожок [litres]

Забыть! Немедленно выкинуть из головы происшествие! Немедленно сесть в машину и ехать, ехать, ехать домой, а завтра ночью – лететь на свидание с Рембрандтом!

Но из комнаты тянулся запах убоины, и кондиционер гнал в спину холод старого ледника в огороде гороховецкого дома, и Аристарх задыхался, пытаясь вдохнуть полной грудью парной вечерний воздух этого жарковатого рая.

Минут через пять он вернулся, внешне спокойный, встал перед Володей, сидящим в кресле.

– Это Пашка Матвеев, – сказал ему. – Просто Пашка Матвеев. Вор, насильник, убийца. Брательник мой – так считалось, хотя никакой кровной связи меж нами нет.

Володя медленно поднял голову, чуть ли не с ужасом уставясь на Аристарха, не произнося ни слова. А тот мысленно застонал, представив, что сейчас, хочешь не хочешь, должен рассказать, описать, вновь прожить то ужасное время потерь и бед; протащить Володю в гороховецкий подвал, куда Пашка сбросил его, полумёртвого, предварительно сорвав с него куртку с деньгами и паспортом… Неужели уже тогда он замыслил что-то, связанное с именем Аристарха Бугрова? Или на всякий случай прихватил документ, надеясь, что брат сдохнет в том подвале? Но ведь он не сдох, и Пашка это знал! – много лет Стах усмехался, представляя себе рожу мерзавца, когда, вернувшись к леднику, тот обнаружил воскресение из мёртвых! Но как же посмел он пустить в ход его паспорт, его имя, – зная, что брат выжил? Впрочем, как там Володя сказал: «он может ВСЁ»? И уж заменить фото в подлинном паспорте, а в своё время поменять его на другой, новый – такая чепуха для владельца самой крупной ЧВК, для человека, «связанного с определёнными кругами в России».

Аристарх говорил, и даже краткий рассказ – а он старался передать события чуть ли не конспективно – оказался настоящей мукой, поистине освежеванием памяти. Ведь он уже сто лет был уверен, что прошлое сгинуло и никогда даже тень гороховецкой истории не мелькнёт на его пути. Может, просто уговорил себя, что на той стороне все поумирали – кто от старости, кто от пьянства; Пашка, думал, просто отстрелян в грандиозной бандитской бойне кошмарных девяностых. Но вот, он жив, жив, и под твоим именем загорает кверху пузом на побережье океана! И посылает наёмников туда, где больше платят, и Володя – его, Сташека, любимый Володя Пу-И – умножает его миллионы, а может и миллиарды, во всю свою профессиональную прыть.

Аристарх говорил не повышая голоса, мягко, даже сострадательно глядя на пожилого сухонького господина, что сидел в кресле напротив, как школьник, держа красивые аристократические руки на худых коленях. Между тем врач внутри него отметил, что надо бы дать Володе ещё таблетку (хорошо, что захватил всю упаковку!), да ещё одну оставить на утро, на всякий пожарный. А там уже доктор Шпринцак…

– Ты хотел посмотреть мои документы, Володя? – спохватился он. – Я вспомнил, при мне водительские права, а там фамилию набирают латиницей.

Он полез в задний карман джинсов, Володя руками замахал:

– Прекрати, Сташек, перестань! Ну, прости ты меня за этот… за эту… за страх этот подлый!

– Просто ты перенервничал. Мне кажется, это всё вместе: длительный стресс, усталость и горе, конечно. Тебе бы какой-нибудь мягкий антидепрессант попить.

– Да, я уже думал… – вяло согласился Володя. – Принимал где-то с месяц после смерти Анны, потом бросил. Для меня это неприемлемо. Не могу быть тряпкой с разжиженными мозгами. Я ведь привык владеть – собой, ситуацией… Я ведь крепкий орешек, мой друг, в нашей профессии нежности маловато. К тому же это непременно просочится, непременно станет известно среди клиентов – для моего дела реклама не из лучших. Человек со слабыми нервами не может заниматься тем, чем занят я.

Он вздохнул и передернул плечами, словно замёрз.

– Мне казалось, я справился, взял себя в руки. Но… вот сейчас: что делать? Я просто в шоке. Как вести себя – с ним? Порядочный человек, каким я себя считаю, должен бы в полицию заявить или… я не знаю – сообщить в министерство внутренних дел? Но ведь он – страшный человек, Сташек. Знаешь, однажды, когда я привез Анну в клинику на сеанс химиотерапии, я в холле увидел там русского парня, одного из тех, кто повсюду сопровождал Бугрова… своего хозяина. Парень был на костылях, с забинтованной головой, и кисть правой руки – в гипсе. Он встретился со мной глазами и тут же сделал вид, что не узнал. Но я окликнул его, спросил – что случилось, бедняга? Он сквозь зубы так: авария, мол. И добавил: «ошибся». Странное в этой ситуации слово, я подумал, он имеет в виду дорожную оплошность… но он повторил с какой-то адской гримасой – и я сразу всё понял. Ошибся! И его наказали… Вот так-то. И что ж теперь мне: делать вид, что ничего не случилось? Продолжать заниматься делами человека, укравшего твоё имя? А как же ты?

Аристарх улыбнулся, подался к Володе, ладонью по руке похлопал:

– А я, как видишь, отлично живу, не очень задумываясь об этом мерзавце.

Он помолчал, задумчиво проговорил:

– Однако мне вот что непонятно: у него ведь наверняка других «настоящих-убедительных» паспортов до хрена. К чему так долго использовать моё имя? Счета там, или что ещё, тоже ведь открыты и крутятся на этом паспорте? Зачем ему это? Вероятность нашего столкновения, конечно, мизерная, миллионная доля процента, но… вот случилось же: мы с тобой встретились. Разве что он считал, что меня давно нет на свете… – и самому себе пробормотал: – А что, вполне возможно: проверил по своим каналам, что такого человека в России нет. Я ведь внезапно уехал, и с концами. Потерялся, исчез с радаров…

Из открытой двери балкона повеяло наконец ветерком, взошедшая луна – яркости и голубизны необычайной – принесла с собой облегчение. Длинная занавеска на просторном, во всю стену, окне шевелила подолом, как испанская танцовщица перед выходом на сцену.

Аристарх подошёл к массивной тумбе у стены, открыл дверцу бара:

– Не возражаешь? Глоток чего-нибудь крепкого… до зарезу!

– …и мне плесни, пожалуйста!

Доктор сурово погрозил пальцем, но, выбрав бутылочку виски, разлил в бокалы грамм по пятьдесят. Молча выпили.

Володя покатал во рту глоток, проговорил:

– Знаешь, вот живёшь так, в сущности, одинокой кочерыжкой. Друзья, конечно… Впрочем, их совсем не много, и у каждого свои проблемы, свои болезни. Кто-то уже покинул этот свет. А живу я, Сташек, в прекрасной стране с безукоризненными законами, в абсолютно волчьем окружении: профессия такая. Ежеминутно рвать постромки, держать ушки на макушке… Чёртово напряжение мозгов и нервов: ведь в твоих руках чужие несметные бабки! Потом у тебя едет крыша от усталости и горя, и дочь посылает тебя на какой-то там, чёрт его знает, курорт, – всё по телефону. Правда, она говорит: «Папа, я обязательно подскочу собрать тебя!» – но как-то не получается, она в Женеве, занятой человек, у неё в университете три докторанта должны защищаться. И ты собираешься сам, старый недотёпа. Делов-то: закинуть шмотки в чемодан, как попало. Понимаешь ли, чемоданы всегда собирала Анна – она такая аккуратистка, такая… я всегда шутил, что вот она-то и есть настоящая зомбированная азиатка! Словом, ты прилетаешь лечиться. А здесь всё чужое, жара, сердце бухает в горле, наваливается слабость, тяжесть во всем теле… И вдруг некий доктор в коридоре, – случайная встреча, ошибка! – уже собравшись домой, смотрит на твою потерянную физиономию и зазывает к себе, и возится с тобой, как нанятый. И ты торопишься рассказать ему всю свою жизнь, только бы он не ушёл, только бы не покинул тебя ещё минут десять! А потом этим доктором оказываешься ты. Ты, братишка! И потому… – Голос Володин сорвался, он прокашлялся, выждал мгновение… и проговорил уже спокойно и холодно: – И потому к чёрту всю хлёбаную этику моей работы, к чёрту профессиональные секреты, а меня самого уж и подавно – к чёрту! Я, может, скоро сдохну, но, по крайней мере, не буду грызть себя поедом оставшееся время.