Александр Гоноровский - Собачий лес [litres]

– Детей пугать нельзя, – сказал я.

– Доктору можно, – ответил Свиридов. – Так что, други мои, – продолжил как ни в чем не бывало, – в лес вам пока лучше не ходить. – Доктор поднялся, отряхнул брюки. – А я, как говориться, не прощаюсь.

Несмотря на обещание не прощаться, он помахал нам и пошел со двора.

Ты так и не рассказала, что видела внутри крепости, да еще развалила ее, перемешав песок и солдат.

После обеда дядя Гоша вез нас с теткой на Гидру. То по асфальту, то лесом, то как придется. На тетке было новое почти прозрачное платье и любимые каблукастые туфли. Из-за них ее коленки поднимались над приборами угольного грузовика и вместе с нами глазели на дорогу.

– Вот здесь можно сре́зать. – Для общего веселья дядя Гоша громко сигналил, когда нас трясло особенно сильно.

Когда он переключал скорость, то костяшки его пальцев как бы случайно касались теткиной ноги. Тетка задирала подбородок и шея ее становилась похожа на тонкую вазу.

Думаю, теперь она не любила дядю Гошу и даже в своих мыслях не пускала в него солнечные зайчики. Я помню, как она разозлилась, когда этой зимой он приехал из Читы и поставил посреди нашей комнаты большой с обгрызенными углами чемодан. Дядя Гоша был в щеголеватой форме с орденскими планками на груди. Сапоги его лаково блестели, и я сразу встал на четвереньки, чтобы увидеть в них свое отражение. Тогда дядя Гоша снял сапог, протянул его мне и строго сказал:

– Не ползай.

Тетке не понравились его слова, но больше всего ей не понравился чемодан, и мы с ней отволокли его ближе к входной двери.

С тех пор дядя Гоша жил в котельной, но тетка все равно пыталась прогнать его. Правда, у дяди Гоши не получалось уйти дальше продуктового магазина.

– Валька, ты что бормочешь? – спросила тетка.

– Ничего не бормочу.

– Нет, бормочешь.

На самом деле я шептал: «Темнота. Огонь. Пустота. Кошка. Собака. Кукла. Черный человек. Маленький. Большой. Безногий. Безголовый. Мертвый. Живой». Еще во дворе я понял, что это специальное заклинание вроде детского, которое знали все: «Колдуй баба. Колдуй дед. Колдуй серенький медведь». Но детское заклинание было неизвестно для чего нужно, а вот заклинание доктора Свиридова помогало читать написанное на лицах. Пока мы ехали на озеро, я повторил его про себя раз сто и заучил наизусть.

Дядя Гоша резко затормозил у нырнувшего вниз берега.

– Красота, – сказал.

Мы с теткой удивленно переглянулись.

Я надеялся, что Гидра будет не меньше Азовского моря. Но вблизи озеро оказалось обмелевшей за жаркое лето, лужей. Из воды шишками торчали мели. А до противоположного, устеленного сухими водорослями, берега можно было добросить камень. Я даже подумал, что все самое большое находится там, где я живу. И чем дальше уехать, тем меньше окажется все, что ты увидишь. Может поэтому Гулливер плыл-плыл и оказался в стране лилипутов? Ведь чем дальше от тебя находится человек, тем меньше и бесполезнее он кажется.

На берегу по-елочному празднично блестели фольга от шоколадок, пустые бутылки из-под лимонада «Дюшес», валялись выгоревшие от летнего жара обрывки газет.

Тетка сбросила туфли, сняла платье и осталась в купальнике, который был во сто раз красивее чем у Маргаритки. Даже ценник, что болтался на ее спине, был красивее. Мы с дядей Гошей замерли, наблюдая за ее жирафьей повадкой изгибаться при каждом шаге.

Она уселась на одеяло, вытянула чуть ли не до противоположного берега свои ноги и принялась руководить дядей Гошей, который собирал мусор в специально принесенный мешок из-под угля. Она хотела, чтобы вокруг меня было чисто и громко указывала:

– Вон там… там… осколок. Да вон же… Не хватало, чтобы Валька порезался.

Дядя Гоша старательно выполнял все теткины команды. Песок, пытаясь удержать какую-нибудь никому не нужную стекляшку, выворачивался наизнанку, сиротливо смотрел сырой ямкой. Вокруг нас рос веснушчатый островок чистоты.

– Ты же хотел научиться плавать? – спросила меня тетка.

Посреди воды кто-то плеснул мелким ржавым хвостом и камнем пошел на дно.

– Третьего дня передумал, – ответил я.

Тетка любила, когда я отвечаю не просто вежливо, а очень вежливо и даже как-то старорежимно. Иногда так можно было отказаться от чего-нибудь, чего делать не хотелось. А плавать мне расхотелось сразу, как только мы выбрались из грузовика.

На этот раз моя вежливость не сработала, и тетка сказала:

– Это не дело, Валентин. Решил учиться, надо учиться. – Она легла на одеяло и закрыла соломенной шляпой глаза. – Перегудов, помоги! – Дядю Гошу она называла только по фамилии.

Дядя Гоша скинул штаны и оказался в плавках такого же цвета, что и купальник тетки. Его вид доверия не вызывал. Руки, шея и лицо были серые из-за въевшейся в кожу угольной пыли. А грудь оказалось бледной как размякшее в кастрюле тесто. В глазах дяди Гоши пряталась непонятная мне настороженность.

Я вдруг подумал, что в выученном заклинании доктора Свиридова дяде Гоше подходят слишком много слов. Темнота (котельной). Огонь (в топках). Черный человек (перепачканный угольной пылью). Ну и, конечно, дядя Гоша был живой. Все это указывало неизвестно на что, но мысль о том, что дядя Гоша может быть разный, а не только такой, каким я его вижу, сильно обеспокоила меня и идти с ним в воду расхотелось еще больше. Зачем ему топить меня, я не знал. Но и Ленке свернули шею непонятно за что. Мог ли дядя Гоша прибить Ленку? Да все он мог.

Я задрал майку, посмотрел на свой неправильно завязанный пупок и снова ее опустил.

Дядя Гоша без особой охоты стащил с меня и майку, и модные штаны:

– Совсем плавать не умеешь?

– Совсем, – ответил я. – А ты?

Дядя Гоша крепко сжал мою ладонь:

– Я же тебя учить буду.

Ответ мне не понравился.

Спугнув мальков, мы ступили в воду. Она была серая и теплая. Ил мягко забирался между пальцев. В воде наши ноги сделались маленькие и кривые, но чем дальше мы шли, тем меньше меня это волновало.

– Дядя Гоша, а почему ты в носках?

Дядя Гоша ничего не ответил.

– А где надо учиться плавать? – спросил я громче чем хотел.

– На глубине! – не переставая спать сказала тетка.

Я подумал, что учиться плавать надо там, где не жалко утонуть. А утонить в Гидре было обидней некуда. Я чувствовал, что дядя Гоша тоже не рад, но перед теткой и особенно передо мной ни за что в этом не признается. Он осторожно передвигал уже невидимые ноги по невидимому дну и делал вид, что ему пофиг.

Вода прибывала.

– Уже совсем глубина! – крикнул я.

Такой мой крик тетка называла голосом оперной мышки.

– Не бойся, ты же большой паца… – почти бодро начал дядя Гоша и с головой ушел под воду.

Руку мою он не отпустил. А даже наоборот – ухватился за меня второй. Я закричал, стал лягаться. Но вода залилась в рот, и мы вместе погрузились в темноту. Тетка рассказывала, что перед смертью человек видит всю свою жизнь. Я же видел лишь цеплючие руки дяди Гоши и волоски на них, которые уже колыхались как водоросли. «Хороша жизнь, нечего сказать», – только и успел подумать я. Мы погружались все глубже, становились маленькими и кривыми как ноги в воде.