Владимир Шапко - Переезд на юг

Пригласили обедать. Ел и почему-то опять сравнивал уехавшую в Германию молчаливую Гербер с этой говорливой женщиной. И сравнение было не в пользу говорливой.

Однако готовила Маргарита Ивановна хорошо. С удовольствием съел и первое – борщ, и второе – вкусную котлету с картофельным пюре. А ведь женщина не знала, что он придёт в библиотеку, а потом сюда, заранее не готовила всё. Значит, такая вкусная еда у нее каждый день. Это большой плюс.

Кузичкина говорила не останавливаясь, но поверх потока слов, словно самостоятельные, неуправляемые выскакивали вопросики. Вопросики к мужчине, сидящему напротив. Как он обходится без женщин? Ведь не старый ещё. Неужели занимается непотребным? Хотя на таких неполноценных мужчин, о которых вычитала в интернете – вроде бы не походит. Не истеричен, руками не суетится, ничего не теребит, глаза не бегают, спокоен. Уверен в себе. От людей не прячется. И всё же почему? Почему один?

– Евгений Семёнович, вы бы рассказали о себе. Я ведь ничего о вас не знаю.

Табашников подумал какое-то время и как на лыжах с горы ринулся, начал рассказывать. Сразу о своей семейной жизни. Что женщинам больше всего хочется выпытать у мужчин. Летел с горы на раскоряку, но выруливал от одного сюжета к другому. Как познакомился и сошёлся с немкой, как с ней жил, как потом расстался, из-за чего. И особенно много говорил на финише о сыне её, Вовке, своём пасынке, к которому прикипел душой.

Большие ноздри мужчины вдруг засопели. Как сопла:

– …Он называл меня уже папой. Понимаете, Маргарита Ивановна! Папой! А я… а я…

– Ну, ну, Евгений Семёнович. Успокойтесь.

Мужчина достал платок и стал вытирать глаза:

– Извините.

Кузичкина пропустила извинение, ей хотелось дальше слушать сериал, дальше:

– И что было потом? Больше вы с ним не виделись? Не съездили к нему в Германию? Ведь можно было уже в те годы, наверное.

– Куда я поеду? На какие шиши. Да и в качестве кого. Мы не были даже с ней расписаны. Неполноценный отчим. Который ходил когда-то с её мальчишкой на рыбалку. Из Германии Вовка, правда, писал сначала. Года полтора. Потом перестал. На мои встревоженные три письма – не ответил. Как я узнал потом у русской подруги его матери, – Гербер почти сразу вышла там замуж. За какого-то местного фермера. По имени Вилли. И они, видимо, запретили Вовке писать мне. Так и батрачит сейчас, наверное, на этого Вилли.

Кузичкина на удивление молчала. Глаза её ушли в себя. Рука забывчиво шевелила ложечкой в стакане. Табашников уже жалел, что рассказал про себя, что вывернулся наизнанку.

– Вы извините меня, Маргарита Ивановна, что нагрузил вас всем этим.

– Ну что вы, что вы, Евгений Семёнович! – сразу оживилась Маргарита. – Кому же рассказать о личном, как не женщине. Сострадательной женщине. Мужчины разве поймут?

Действительно – не поймут.

Оделись, вышли опять во двор и дальше, на улицу. Вела Табашникова озабоченно. Под руку. Как больного. Которого нужно срочно лечить. Строила планы лечения. В которых преобладал всего лишь один: нужно найти вам женщину, Евгений Семёнович, полюбить. Сойтись с ней. Себя словно бы даже не брала в расчёт, ни-ни. Просто психотерапевт, психолог Кузичкина. Больной соглашался, кивал.

На углу расстались. Кузичкина побежала обратно в библиотеку. Табашников – с большим оптимизмом пошагал домой. С книгой и журналом под мышкой.

– Обязательно позвоните, Евгений Семёнович! – оборачивалась Кузичкина. Мол, продолжим лечение.

Табашников смотрел в телевизоре на грызню украинских и российских пограничников в Азовском море, как захватывают они друг у друга судёнышки с понурыми, ни в чём не повинными рыбаками, и думал: Господи, куда меня принесло! Ведь переехал не куда-нибудь, а в самое пекло. Если, не дай Бог, что-нибудь начнётся.

Не выдержал, набрал Агеева:

– Ты смотришь телевизор?

– Не сунутся, – успокоил Агеев. – Бошки оторвём. Всё государство медным тазом накроется.

– Чьё государство, Гена? Чьё? Ракеты полетят сразу к нам в городишко. Лёту-то через лужу 30-40 километров, Гена. Куда побежим? Где будем спасаться? Все донбасы детским садом покажутся.

Агеев считал себя знатоком современной политики. Постоянно смотрел все ток-шоу. И на НТВ, и на России 1. Поэтому свернул все дела, если точнее, бросил ругающуюся Машу и поспешил на Широкую. Вправить другу мозги.

Однако тот метался по кухне, был неузнаваем. На все спокойные, взвешенные доводы Агеева – вдруг вспылил:

– Да пойми ты (дурья башка)! Если ружьё повесили на стену – оно выстрелит. Рано или поздно. Выстрелит! Понимаешь? И такие, как ты, его и подвешивают постоянно. На твоих любимых ток-шоу. С такими же базлунами, как ты. («Да почему я-то сразу!»)

Продолжал бегать по кухне:

– Какого чёрта мы припёрлись сюда? Нам что – было плохо в Казахстане? Там хоть умный, осторожный человек правит. А здесь? Подводные лодки твои, всякие линкоры постоянно на воду, всякие «булавы», «кинжалы»?

Да-а. Запущенный случай. Прямо и не знаешь, с чего начать. Но Табак не давал начинать – его несло:

– Все ваши пенсионные реформы – только для одного: деньги у предпенсов отнять. Триллион, другой. Не стало денег хватать. На ваши лодки, «булавы». На саранчу чиновников, силовиков, на армию. На все ваши сирии, донбасы и крымы. И что удивительно, постоянно идёт клоунада для дураков: правитель с народом, за социалку (но вынужден пойти на реформу, вынужден! граждане!), а его же карманное правительство – против: хватит сидеть у государства на шее! Протаскивает и протаскивает всё исподтишка. Не мытьём, так катаньем предпенсов берёт.

– Ты упрощаешь, – начал было Агеев. – Не в правительстве дело…

– Да очнись, кремлёвский мечтатель. Капитализм давно на дворе. Капитализм! Высунься в окно. О какой социалке, о какой справедливости речь? Волки кругом давно. Волки. И бараны в их кольце. А мы, старики, никак не хотим этого понять. Всё рыпаемся. («Долой! Грабительской реформе скажем нет!») Да пойми ты, телевизор всё равно вправит народу мозги, куда власти надо. Всё равно! Всё равно рай капиталистический наступит. Что называется, победит повсеместно. Ну а нас, не вымерших динозавров-стариков, окончательно затупят сериалами да орущими скандалистками с погаными ртами. Так что раньше надо было думать, Гена. Раньше. Не бегать с плакатами в 90-е. Не рваться в западный мир. Получили то, что хотели. По полной.

Табашников высказался. Брякнулся на стул. Сидел как порванный мяч. Воздух шёл из всех дыр.

– Да ты же опасен, Женя, – стал оглядываться Агеев: – Тебя нужно срочно отправлять назад. К казахам. Ты же экстремист. Как ловко ты скрывал своё подлинное лицо. Ах, как ловко. Даже я не смог разглядеть его. Твоё лицо матёрого экстремиста.