Владимир Шапко - Переезд на юг

– И вообще, узнавайте всё сами. Записывайтесь на талоны. Через два месяца пройдёте дактилоскопию. И ещё будете ходить и ездить. Всё по процедуре, по закону. До свидания.

Табашников сказал спасибо, вышел. Не знал, радоваться ему или плакать. Посмотрел на часы. На всё про всё с его документами у начальницы ушло десять минут!

Ехал в мышеловке, ничего не мог понять. Почему вдруг такие бонусы ему, такие скидки в ФМС сегодня? Сама начальница вдруг звонит. Сидит за столом тучей, но делает всё быстро. Больше времени ушло на монолог. На злой монолог. Что же произошло? Внезапная проверка из Краснодара? Надрали холку за волокиту? За то, что постоянно мурыжит людей?

Опять шёл по Широкой к дому. Так почему? Что, зачем? Горлицы занудно ныли в деревьях. Лезли в душу. Скрытные, безнаказанные. Не замечал, вваливался в мартовские лужи, подёрнутые льдом. Вылезал из них и снова шёл. Под нескончаемое нытьё в деревьях.

На крыльце валялась литая калоша Агеева. Табашников стал искать за крыльцом вторую. Агеев лягался на крыльце, и калоши слетали. Табашников тихо ругался. Нашёл. Хотел поставить рядом с первой. Но бесполезно же приучать! Просто бросил на крыльцо.

Агеев ходил в большой комнате, потирал руки. Было видно, что высокий горбыль сейчас лопнет от тайны. Как мальчишка. Тайна лезла ему на лицо, выплясывала в смеющихся глазах.

– Куда ходил?

Спросил как можно безразличней.

Табашников переодевался. Рассказал, что было с ним в ФМС.

– А-а! – торжествовал Агеев. – Никуда не делась, жаба!

До Евгения Семёновича дошло. Андрей! Андрей Агеев всё сделал. Наверняка через своё начальство. Точно, подтвердил за сына отец. Зиновьев помог. Генеральный. Надавил, где надо. И никуда не делась стерва.

Обедали в комнате. Табашников рассказывал подробности. Как прятался за компьютером начальницы. При мёртвой тишине. Как получил расписку, что документы приняты. К дальнейшему рассмотрению. («И всего-то через три месяца, а может, и через полгода будет это рассмотрение. Совсем ерунда, Гена».) Что прослушал на прощание злое разъяснение, как нужно пересекать границу и тут же рвать назад. Чтобы успеть получить ещё 90 дней отсрочки. От высылки. Всё туда же. В ту же сторону. В Казахстан.

Но Агеев ликовал:

– А-а! Знает кошка, чьё сало съела! Теперь не будешь прятаться за компьютерами. Теперь будешь сидеть-пыжиться, надуваться. Пусть думает, что у тебя есть лапа. Постоянная серьёзная лапа. Что не выморщишь у тебя теперь ничего, не сожрёшь.

Кроме горечи Табашников ничего не испытывал. Вяло что-то ел, был безразличен. Однако Агеев всё придвигался, всё разжёвывал ему давно понятое:

– Пойми, Женя: ты сорвался с её крючка, выскользнул. Ты снова в вольной воде. Теперь ты пойдёшь по переселению, а не по квоте, куда она тебя хотела затолкать. Она теперь тебя не достанет. Она даже не выкинула из папки твои документы на дом. Не посмела. А могла бы. Понимаешь? Это победа. Полная победа.

Агеев раскинул руки, чтобы прокричать «По-бе-да!», но зацепил ими абажур прежней хозяйки. Подвешенный низко. Под старину. Который пыльно заболтался.

– Тише ты! Лампочку стряхнёшь!..

Табашников получил РВП в июле. До обещанного полугода Кугель не дотянула месяц. Три раза отправляла Табашникова в Краснодар. По процедуре. Агеев не мог бросить друга, все три раза ездил с ним. Тряслись в микроавтобусе как в катафалке. 300 километров туда, 300 обратно. За время поездок хорошо изучили подпрыгивающую в окне флору и фауну Кубани. Подъезжая на закатах обратно к городку, пытались найти в слепящих всполохах надпись – Вид на жительство . Поймать глазом. Успеть прочитать. В темноте городка, как в яме, спорили. Один уверял, что надпись появится уже через полгода. Другой говорил, что только через три. Понятно, года. О пенсиях, чтобы прожить всё это время, разговоров не вели. Оставляли на потом. Для будущих надписей на всполохах.

На зависть дворовым мальчишкам Жека Табак однажды поехал на Дальний Восток. С матерью и отцом. Мало того, что Жека проехал почти всю Транссибирскую – он увидел океан.

На берегу бухты Золотой рог мальчишка опупел – перед ним раскинулась необъятная даль, где были только вода и небо. Дядя Миша, брат мамы, приобняв, смеялся, похлопывал племянника. Даже солнце казалось над этим простором игрушкой. Никчемной жёлтой игрушкой! Дядя Миша!

Однако когда Евгений Семёнович в свои шестьдесят увидел в первый раз Азовское море, не поверил, что это море – дымящаяся вода, казалось, заканчивалась всего в километре. Будто сваливалась там неизвестно куда. В недоумении повернулся к Агееву: и это море, Гена? Сейчас зима, зяб, оправдывал море Агеев. Летом, наверное, по-другому всё здесь будет.

Но и летом, когда в маске с трубкой Табашников лез в волны, чтобы показать семейству Агеевых классический баттерфляй, красивого ихтиандра… ему казалось, что на край моря на бугре можно положить руку. Край влезал прямо в небо. Без зазора.

Побарахтавшись как попало (ихтиандр в волнах не получался), Табашников вылезал на берег и по довольно острым камням пробирался к Агеевым. Осторожно обходил лежаки с вялеными телами. И женскими, и мужскими. Сам тоже уже хорошо подвяленный.

Вытирался полотенцем. Был с пузцом, но на вид ещё крепкий. Как никто другой сошёл бы за кубанского беззастенчивого голопуза у ворот. Живот лежащего навзничь Андрея Агеева от дыхания поколыхивался шершавой опарой. Тощий Агеев-старший сидел на гальке нагорбившись, видимо, решив дождаться дыма на лысине. Его невестка Надежда, в шляпе и смелом купальнике, приняла для загара позу статуи. Выгнулась красиво. И только Мария Агеева, измученная хозяйством, банально спала в халатике, свернувшись на лежаке.

Внуки (двое) продолжали мучить её. Ваня тряс плечо, ныл «ну бабушка, просни-ись». Голенькая Юлечка хлопала по бабкиной голове в платке ладошками. Бабушка вытирала слюну: «сейчас, сейчас» и снова губу распускала.

Табашников завернул девочку в простынку, взял на руки и пошёл с ней и Ваней к размалёванной фанере, стоящей в ряд. К аттракциону – «Достань!» «Достань игрушку».

Ваня как заправский ядерщик начинал двигать длинной механической рукой, пытаясь ухватить ею бесплатную машинку за стеклом. А потом и куклу для сестрёнки. А Юлечка не могла забыть хобот от маски на лбу Табашникова. Дёргала, дёргала его.

В раскалённую машину Андрея влезли как в душегубку. С трудом разместились все. Поехали. Малышка в ползунках и панамке сидела на колене у Табашникова, хлопала ручками переднее сидение. Как мотоциклист – газовала. Вскоре Табашников почувствовал горячее тепло, а потом и недвусмысленный запах. Мотоциклистку вытащили из машины, в кустиках стали мыть. (Управлялись мать и бабушка. Мать поливала из бутылки, бабушка без церемоний орудовала.) Снова подали Табашникову. «Па-пе». Сами влезли. Поехали. Ваня с превосходством смотрел на сестру. Он уже вышел из такого возраста. Давно. «На! – сунул дармовую куклу. – Но только попробуй ещё!» Юлечка начала взмахивать тряпичной куклой. Стукать впереди лысину Агеева.