Джонатан Франзен - Конец конца Земли

В XX веке люди оказали пингвинам услугу, почти истребив многие виды китов и тюленей, с которыми пингвины конкурировали за пропитание. Популяции пингвинов увеличились, а Южная Георгия стала в последнее время еще более гостеприимна для них, потому что быстрое отступление ледников на острове обнажает участки земли, пригодные для гнездования. Но не исключено, что наши благодеяния пингвинам окажутся недолговечными. Если из-за климатических изменений кислотность океанических вод продолжит повышаться, то pH в них достигнет таких значений, при которых океанские беспозвоночные не смогут выращивать свои панцири; одно из этих беспозвоночных – криль – главная пища для многих видов пингвина. Из-за климатических изменений также стремительно тают окружающие Антарктический полуостров шельфовые льды, под которыми живет морская растительность, дающая крилю пищу зимой, и которые до сих пор защищали криль от масштабной коммерческой добычи. Вскоре, возможно, из Китая, из Норвегии, из Южной Кореи будут приходить плавучие фабрики размером с супертанкеры, чтобы вакуумировать криль, от которого зависят не только пингвины, но и многие виды китов и тюленей.

Криль – это розоватого цвета рачки размером с мизинец. Оценить его суммарное количество в Антарктике непросто, но цифра, которая часто приводится – пятьсот миллионов тонн, – означает, что это, возможно, крупнейшее на Земле хранилище зоомассы. К несчастью для пингвинов, во многих странах криль считают хорошей едой как для людей (вкус, говорят, приемлемый), так и, в особенности, для искусственно разводимой рыбы и для скота. Сейчас, по отчетам, общая годовая добыча криля не превышает полумиллиона тонн (главная добывающая страна – Норвегия). Китай, однако, заявил, что намерен увеличить свою добычу до двух миллионов тонн в год, и начал строить необходимые для этого суда. Как объяснил председатель компании «Китайская национальная группа сельскохозяйственного развития», «криль дает очень качественный белок, который можно перерабатывать в продукты питания и лекарства. Антарктика – общая для всех людей сокровищница, и Китаю следует прийти туда и взять свою долю».

Антарктическая морская экосистема – поистине богатейшая на Земле; она, кроме того, одна осталась в существенной степени нетронутой. Ее коммерческое использование отслеживает и регулирует, по крайней мере номинально, Комиссия по сохранению морских живых ресурсов Антарктики. Но на решения комиссии может накладывать вето любая из двадцати пяти стран-участниц, и одна из них – Китай – сопротивлялась тому, чтобы придать некоторым крупным морским районам статус охраняемых. Еще одна страна-участница – Россия – в последнее время занимает открыто обструкционистскую позицию: не только накладывает вето на выделение новых охраняемых зон, но и ставит под вопрос само право комиссии устанавливать такие зоны. Таким образом, будущее криля, а с ним и будущее многих видов пингвина, зависит от целого букета неопределенностей: от того, сколько криля на самом деле имеется, от того, насколько гибко он будет реагировать на климатические изменения, от того, можно ли его сейчас добывать, не лишая пищи другую фауну, от того, может ли такая добыча вообще регулироваться, и от того, выдержит ли международное сотрудничество по Антарктике напор новых геополитических конфликтов. В чем нет сомнений – это что глобальные температуры, население Земли и глобальный спрос на животный белок быстро увеличиваются.

Трапезы на «Орионе» неизбежно приводили мне на ум санаторий в «Волшебной горе» Томаса Манна: три раза на дню – стремительное движение в столовую, герметическая отгороженность от мира, неизменность лиц вокруг столов. Вместо фрау Штер, которая бетховенскую «Эроику» – Третью Героическую – назвала «Эротикой», у нас были сторонник Дональда Трампа и его жена. Была веселая супружеская пара алкоголиков. Была голландка-ревматолог со вторым мужем-ревматологом, дочерью-ревматологом и ее бойфрендом-ревматологом. Были две пары, которые всякий раз, когда надо было погружаться в шлюпки, проталкивались в начало очереди. Был человек, который, получив специальное разрешение, взял на борт радиолюбительскую аппаратуру и проводил свой отпуск в библиотеке «Ориона», связываясь с такими же, как он, любителями. Были австралийцы, которые мало с кем общались за пределами своего круга.

Во время застольных бесед я спрашивал людей, что побудило их отправиться в Антарктику. Я выяснил, что многие – просто-напросто адепты компании «Линдблад». Некоторые во время другого линдбладовского круиза услышали, что антарктический «линдблад» – лучший из «линдбладов», исключая, может быть, круиз по морю Кортеса. Одна пара, которая мне очень понравилась – врач Боб и медсестра Джиджи, – решила отпраздновать в этом путешествии свою двадцать пятую годовщину (с опозданием на год). Один пенсионер, бывший химик, сказал мне, что выбрал Антарктику просто потому, что во всех других местах уже побывал. Я был рад, что никто не сказал: хотел увидеть ее прежде, чем она растает. К моему удивлению, почти за всю поездку я ни разу не услышал ни от персонала, ни от пассажиров слов «климатические изменения».

Правда, я пропустил многие из лекций, читавшихся на борту. Чтобы зарекомендовать себя истым любителем птиц, я должен был находиться на смотровой палубе. Истый любитель птиц стоит весь день на злом ветру, обдаваемый соленой водяной пылью, и вперяет взор в туман или слепящий свет в надежде приметить что-нибудь необычное. Даже когда интуиция говорит тебе, что тут ничего нет, единственный способ узнать наверняка – это не жалеть времени, это исследовать каждый намек на птицу вплоть до горизонта, это вглядеться в каждую антарктическую китовую птичку (вдруг окажется редкой и волнующей снеговой китовой птичкой), которая носится среди волн, в точности соответствуя им расцветкой, в каждого странствующего альбатроса (вдруг окажется королевским альбатросом), решающего, стоит ли пристроиться за кормой судна. Морская вахта – это порой тошнота от качки, зачастую стужа и почти всегда мучительная скука. Набрав тридцать часов вахты и записав себе в актив всего одну примечательную морскую птицу – кергеленского тайфунника, – я капитулировал и поддался другому навязчивому влечению, не столь отчуждающему, – к игре в бридж.

Со мной играли Дайана, Нэнси и Джак, жительницы Сиэтла и участницы книжного клуба, к которому принадлежали еще несколько человек на нашем борту. Как с Крисом и Адой, у меня завязалась с ними дружба. В одной из наших первых сдач я сделал глупый снос, и Дайана, высококлассный юрист по делам о банкротстве, посмеялась надо мной: «Это был жуткий розыгрыш!» Я сразу проникся к ней симпатией. Мне нравилось, что за столом не стеснялись в выражениях. Когда моя партнерша Нэнси, которая продает вилочные автопогрузчики, играла свой первый в этой поездке шлем и я заметил, что остальные взятки ее, она огрызнулась: «Вот засранец! Можно я сама доиграю?» Потом объяснила, что сказала это с теплым чувством. Джак, тоже юрист, рассказала мне, что написала пьесу про праздничный ужин у Дайаны в День благодарения, на котором она была; во время этого ужина тяжело больной муж Дайаны умер в постели в другой комнате. У Джак – у единственной из пассажиров – я заметил татуировку.