Пер Лагерквист - Избранное

Но почему тогда я чувствую такую тоску? Разве можно Спасителю так тосковать и отчаиваться?

Нет, нет...

Я, кажется, снова в лесу. Слышится шум деревьев... Зачем брожу я здесь? Почему я не там, не с людьми, которые ждут и ждут...

Но ведь они меня не понимают.

А как им понять меня, который весь – отчаяние и тоска? Как им поверить мне, который бродит во тьме, не зная покоя?

Нет, не могу я спасти их! Не могу!

Да, их Спаситель в тоске и страхе. Он как птица, что кричит высоко в небе над их головами. Они слышат ее крик там, в поднебесье, но не знают, о чем она кричит им, потому что птица так высоко. И пока она, истекая кровью, замертво не упадет на землю, они не поймут. Только после этого они поймут, потом они смогут верить.

Распятый! Распятый!

Да, меня принесут в жертву.

Они освободятся ценой моей крови, моей бедной крови...

Скоро, скоро случится это...

Спите спокойно в ночной тиши – все цветы, все луга, все деревья, все люди на свете! Обрети покой, милая сердцу земля. Я освобожу тебя. Я ночью не сплю над тобой. Вся твоя тоска – моя. Ты не будешь страдать, не будешь. Ведь я отдам за тебя жизнь.

Как тихо в лесу... Я иду по опавшей листве... Моих шагов не слышно...

Много цветов и листьев гниет осенью, и под деревьями так мягко идти... Пахнет гнилью...

Колокол бьет в городе... Раз... Два...

О, я так устал, так устал... Мне нужно домой.

Я пойду и прилягу, я не могу больше. Они ведь ждут, удивляются, куда это я пропал.

Вот я, кажется, на дороге. Какая вязкая глина... Наверное, вчера шел дождь... А какой ветер!

Нет, колокола бьют и бьют. Воздух дрожит... Кажется, произошло что-то ужасное... Много колоколов, они звенят, они стонут, как в день Страшного суда. Что это? Нужно бежать.

Это пожар! Пожар! Бушует пламя, небо стало кроваво-красным. Это горит город! Это горит мир, все гибнет!

О боже, я должен спасти их. Я должен. Они ждут меня – он не идет, почему он не идет?

Но я бегу, я бегу! Я спасу вас! Только глина мешает, но я ведь бегу!

Горит земля, горит небо – целое море огня! Я должен спасти их, я должен спасти их!

Сердце, не бейся так сильно, не надо, сердце, родное мое, не надо! Ведь я не смогу бежать, а я должен спасти их! Ты же знаешь, я должен спасти их!

Сплошное море огня. И грохочет шторм. Пылающее небо обрушивается на землю и поджигает ее.

Я встречаю людей – все бегут туда же.

– Мир гибнет! – кричу я им.

– Э, – отвечают они, – это всего-навсего богадельня.

Да, всего-навсего богадельня. Все эти несчастные, алчущие и жаждущие, потому что они не в силах верить, – они в огне. Они гибнут! Только я могу их спасти.

Сердце, не бейся так, не делай мне больно, я скоро добегу, уже скоро, скоро...

Бьются языки пламени, дым застилает улицу, я чувствую жар...

И вот я у цели.

Начальник здесь, и много народу собралось.

– Я спасу их! Спасу! – кричу я.

– Там некого спасать! – кричат они, пытаясь меня задержать. Они не понимают. Я бросаюсь в огонь.

Дым душит меня. Нет, я не упаду, нет, их Спаситель не может упасть. Я проберусь – вот прихожая... коридор... комната...

Здесь пусто. Их нет. Они наверху.

Дым на лестнице душит меня, огонь слепит... Нет, я не упаду... Я спасу их... Всех... Всех...

Где они?

Я ощупью двигаюсь вперед, как во сне. Плотная стена дыма. Языки пламени. Очень трудно устоять на ногах.

Где они?

Старый Энук, который сам уже не ходит... И Антон – он хромой, и старуха Кристина – она ничего не понимает, совсем как ребенок, и Самуэльсон, и Манфред...

Я не вижу их – их нет...

Я ползу по полу – пламя ползет за мной... Кругом шумит... ревет... рушится... Где они?.. Тут нет ни столов, ни кроватей – ничего, пусто и холодно... будто никто не живет здесь и не жил... Где они? Здесь их нет... Здесь только я... только я...

Кругом горит, горит! Рушатся балки, бушует пламя... Я мечусь в огне... Где они? Где они? Все несчастные люди... Я не нашел их, их нет – только огонь, только пламя, только я, только я...

О мое сердце, это ты горишь? Может быть, это только ты? Я чувствую, как ты сжигаешь мое тело, мою грудь, скоро не останется ничего, кроме тебя! Сердце, поглоти все! Я хочу быть только тобою, только тобою, сердце, алчущее и жаждущее, только тобою, огонь, сжигающий меня!

Ничем другим... ничем другим... только тобою...

Нет, я не могу больше... не могу... это – конец... Да, я падаю... Падаю... Это конец...

О господи, прости, что я не нашел людей, которых должен был спасти! Я не нашел их... Прости, сердце, которое горит... горит, пылая жаждою принести себя в жертву... умереть... умереть...

Я знаю, ты простишь меня... Ты простишь, сердце, которое сгорело ради тебя... Во имя тебя... Это ты любишь... Да, это ты любишь... Ты позволишь ему сгореть... Сгореть... Позволишь обрести покой... Покой...

Распятый! Распятый!

Заместитель директора банка Йенссон открыл дверь роскошного лифта и нежно подтолкнул вперед грациозное создание, пахнущее пудрой и мехами. Опустившись на мягкое сиденье, они тесно прижались друг к другу, и лифт пошел вниз. Маленькая женщина потянулась к Йенссону полуоткрытыми губами, источавшими запах вина, и они поцеловались. Они только что поужинали на открытой террасе отеля, под звездами, и собирались теперь развлечься.

– Как чудесно было наверху, любимый! – прошептала она. – Так поэтично сидеть там с тобой – будто мы парим высоко-высоко, среди звезд. Только там начинаешь понимать, что такое любовь. Ты ведь любишь меня, правда?

Заместитель директора банка ответил поцелуем, еще более долгим, чем первый. Лифт опускался.

– Как хорошо, что ты пришла, моя маленькая, – сказал он. – Я уже места себе не находил.

– Да, но если бы ты знал, какой он несносный! Едва я начала приводить себя в порядок, он сразу же спросил, куда я иду. «Туда, куда считаю нужным», – ответила я. Ведь как-никак я не арестантка! Тогда он сел, и вытаращился на меня, и таращился все время, пока я одевалась – надевала мое новое бежевое платье; как по-твоему, оно мне идет? И вообще, какое больше мне к лицу? Может, все-таки розовое?

– Тебе все к лицу, любимая, – восторженно ответил заместитель директора банка, – но такой ослепительной, как сегодня, я еще не видел тебя никогда.

Благодарно улыбнувшись ему, она расстегнула шубку, и губы их слились в долгом поцелуе. Лифт опускался.

– Потом, когда я была уже совсем готова и собралась уходить, он схватил меня за руку и стиснул ее так, что до сих пор больно, и хоть бы слово сказал! Такой грубый, ты себе представить не можешь! «Ну, до свидания», – говорю я ему. Он, разумеется, на это ни слова. Такой упрямый, что просто сил нет.

– Бедная моя малютка, – сказал заместитель директора банка Йенссон.

– Будто я не имею права немного развлечься! Но знаешь, таких серьезных, как он, нет, наверно, больше на свете. Не умеет он смотреть на вещи просто и естественно, для него все вопрос жизни и смерти.