Вячеслав Солдатенко - Разводы [сборник]

– А вы сами как думаете? Почему оба любят, но боятся друг к другу прикоснуться? – спросил Ваня, имея наготове объяснения «трепет нежности», «неверие в возможность счастья».

– Обычная жестокость судьбы. Двое хотят быть вместе, но не могут, – сказала Ирина Павловна. Она хорошо знала, о чём говорит.

– А я считаю, он тугодум. Теодоро не видит, в чём его счастье, – сказала Света из Александровки, твёрдо глядя на Ваню.

Ваня остановил поток версий.

– Нет же. В Италии XVII века родовая честь дороже жизни. Диана, опасаясь разоблачения, допускает мысль об убийстве Тристана, а чуть ранее и самого Теодоро. И его же самого об этом спрашивает, когда секретарь предлагает втихую удовлетворить страсть.

– Где это было… А, вот: «Что ж мне, тут везде раздеваться, а лицо в маске. Грохнуть его как-то логичнее… Не так глупо». Её тоже раздражает нерешительность Теодоро. Вот она говорит о себе и о нём в третьем лице, когда просит написать письмо: «Он понятия не имеет, что в него влюбилась такая, как она! Да и скажи ему – не поверит!» Диана в наших масштабах как бы вдова олигарха, а он – что-то вроде бухгалтера.

– А кто, кстати, будет играть Диану? – перебила Ирина Павловна.

– Постараемся, чтобы это была женщина, – отшутился Ваня.

Тут в зал вошли какие-то нахалы. По жестам и тону понятно было, это противники театрального искусства. Они выпили для храбрости и пришли бить режиссёра. Если бы не бабы, Ваня получил бы сразу. Просто никто, ни один хулиган, не смеет пренебречь боевым визгом женщин нечерноземья. К тому же на стороне режиссёра Бондарев и Степаныч. Чувствуя себя в относительной безопасности, Ваня назвал вошедших молодыми людьми, спросил, чего бы им хотелось. Гопники покраснели от гнева и увеличились в размерах.

– Ванечка, это ко мне, – сказала Света. Она сбежала со сцены и что-то стала выговаривать самому страшному. Тот мямлил что-то и косился на Ивана.

– Какой хахаль? – горячо шептала Светка. – Это режиссёр наш, Иван Сергеевич! – И потом звонко, в сторону сцены: – Простите Иван Сергеевич! Они уже уходят! Это мои знакомые.

– Зачем же уходить! Пригласите знакомых сюда! Нам нужны горячие хлопцы призывного возраста!

Так в спектакле появился механизатор Фабьо, он же Пётр, Светкин парень.

– Послушай, так нельзя, – говорил Бондарев после репетиции. – Половина актёров из Александровки.

– Да хоть с Марса! Они молодые, красивые! Спектакль оживает!

– А вдруг они шпионы! Диверсанты!

Ваня был политически безграмотен и потому безмятежен. Только смеялся в ответ. Тогда, во спасение Родины, Бондарев предложил себя на роль Тристана.

– Нам таких жертв не надо, – сказал Ваня. И назначил быть Тристаном Колю, друга Пети.

Известие об успехах театра обгоняло эти самые успехи.

– Пора двери запирать. Валят и валят, – ворчала Ирина Павловна.

К десятой репетиции многие актёры настолько расслабились, что смогли уже ходить по сцене, сгибая ноги в коленях. Сам Ваня, ставя сверхзадачу, не стеснялся уже использовать мат, – так выходило короче и доходчивей. И тут пришла Люба. Та самая. Аж скулы свело от её красоты. Ваня отвернулся, но было поздно. Он умер мгновенно. Старался не смотреть, не помнить. Но думал только, зачем она пришла и что будет, когда она уйдёт. Света крикнула:

– Любка! Иди к нам!

Люба молодец, не стала кокетничать. Зарделась чуть-чуть, как королева, и поднялась на сцену. Ваня протянул ей сценарий, взглядом показал – читай.

Люба расколола коллектив. «Отлично! – думал Ваня. – Настоящий театр! Ещё друг друга не жалят, но направление верное!»

Местные, артисты-аборигены, роптали на засилье понаехавших. Говорили «понабрал беспризорников». Любка и Светка на должностях Дианы и Марселы стали поводом для бунта. Ирина Павловна требовала ограничить трудовую миграцию. Подбивала организовать профсоюз. Наговорили друг другу много интересного.

– Театр не место для интриг! – врал Иван Сергеевич. – Мы создаём мистерию, таинство! Наш театр не хоровод по национальному признаку! Лопе де Вега не принадлежит одним только Мстёрам! Искусство выше границ колхоза!

Ему кричали:

– Позор!

Ваня выбегал и хлопал дверью. Он знал, что имеет право, как режиссёр, закатить истерику с визгом. И знал теперь, зачем другие режиссёры визжат раз в неделю. Потому что иначе не объяснить. Ваня снова вбегал, кричал, что он тут царь, бог и даже больше. Что несогласные могут идти играть Деда Мороза на утренниках. Или ставить Шекспира у себя в коровнике. Но пока Ваня режиссёр, всё будет, как он скажет. Потому что театр – это диктатура, тоталитаризм и деспотия!

Бондарев ворчал:

– Иван Сергеевич, ты пойми. Ты уедешь, а мне с этими бабами ещё жить.

– А ты хочешь жить как мужик или как тоже баба?

Мэр пыхтел, топтался, потом шёл и орал на труппу. Угрожал оставить на зиму без дров, не очень страшно. Женщины переходили на молчаливую вражду, потому что надо все виды вражды попробовать.

Вдруг привезли декорации. Развернули длинный рулон. Оказалось, это задник для сцены с итальянским пейзажем.

На фоне дворца XVII века по морю нёсся катер на подводных крыльях. Ваня лично закрашивал его голубым фломастером.

Привезли также фанерные вазы, колонну, макет камина и гипсовую бабу без одежды. Бондарев сказал, какие всё-таки итальянки красивые!

Остро встал вопрос главного героя. Люба должна влюбиться правдоподобно. Но все кандидаты рядом с ней казались валенками. Аккуратно взвесив все перспективы, Ваня решил играть Теодоро сам. Временно. Пока не появится достойный, изящный, с умным взглядом и аристократическими манерами крестьянин. Покуда таковой не сыскался, Ваня мог говорить Любе всё то, на что в жизни не решился бы.

Коля-Тристан однажды пришёл на репетицию пьяным, его тут же уволили.

Ваня подошёл и обнял Олега Борисовича. И сказал:

– Очень надо. За Родину, за Мстёры, против Александровки!

Бондарев бросил кепку оземь, сказал ругательство и взял текст пьесы.

Пустились репетировать с самого начала. Первое явление.

Ваня и Бондарев выбежали на сцену, прикрывая лица воображаемыми плащами. Сказали нужный текст, потом Ваня побежал прочь, а Бондарев почему-то окаменел. Пришлось возвращаться и тащить его силой.

Диана должна была выбежать тут же, в тревоге и волнении, на ходу запахивая халат. Она как бы только что спала. Походки, выражающей тревогу, у Любы не нашлось. Она вышла не спеша, вульгарно покачивая бёдрами. Заговорила голосом развратной старшеклассницы.

«Это безнадёжно. Талант не просто нулевой. Он с отрицательным минусом», – подумал Ваня. Он сказал:

– Любочка. Тут нужна тревога. И одновременно надменность. К тому же тебе, по роли, за тридцать. Ты вдова. Графиня, хозяйка дворца. Проснулась от того, что по дому бегают разбойники. Тебе страшно, но честь не позволяет показать страх. Что ты обычно делаешь, когда по дому бегают разбойники?