Вячеслав Солдатенко - Разводы [сборник]

«Там меня и закопают. Как Бурёнку, под яблоней»…

На табуреточке сидело чудовище. Затылочный бугор и надбровные дуги говорили, что часть неандертальцев всё же выжила.

– Здравствуйте, я Ваня. Вы мне звонили.

Великан качнул носом – проходи дальше. Он был охранником или садовником – без петлиц не разберёшь. Любин папа нашёлся в середине сада. Улыбчивый мужичок обычных размеров. Даже симпатичный. Некоторую холодность взгляда можно списать на цвет глаз. Он ходил вокруг мангала, щурясь на дым. Куски мяса идеальной кубической формы занимали всё его внимание. Представился Юрой, без отчества, поздоровался за руку, спросил, как дела. Предложил вина и стул. Поинтересовался, как идёт постановка, хороши ли сельские актёры.

– Если подучить, да с розгами, отличная бы труппа получилась, – пошутил Ваня.

– Разумеется, все, кроме Любы? Она ведь прекрасна?

– Само собой. Несомненный талант.

– Ну так не сдерживайся, хвали.

– Люба замечательная. И сама по себе, и в качестве артистки тоже.

В мангале стрельнул уголёк, полетел в папу – тот уклонился мгновенно и при этом в лице не переменился. Будто каждый день от пуль отпрыгивает. Сам бы Ваня сейчас стоял, таращась на ожог.

– Сосна. Стреляет, – пояснил родитель. Такой вырвет кадык – и не заметишь. Как такому сказать, что не судьба нам быть вместе?

Папа Юра легко читал мысли.

– Знаешь, зачем позвал? – спросил он.

– Ну так, интуитивно…

– И что?

– Рано о чём-то судить. Время покажет, – уклончиво сказал Ваня.

– Обвиняемый трусливо крутит жопой, – резюмировал папа Юра. – Жаль. Я надеялся в тебе ошибиться.

Ваня привстал, чтобы объяснить и оправдаться, папа Юра движением ладони показал – сидеть, молчать и слушать. Он сказал, глядя исключительно на мясо:

– Люба у меня одна, но не в этом дело. Будь их хоть сто, расклад тот же. Она в тебя втрескалась. Ты видишь и пользуешься. Ты нормальный столичный (прозвучало непечатное слово, связанное с контрацепцией). Она же – провинциальная кокетка. Строит глазки, потому что так положено. Но там, внутри, восторженный ребёнок. Она наивная и очень преданная. Я понимаю, чем ты её взял. Умный, стихи знаешь. Обходительный. Режиссёр. Здесь таких нет. Плохо, что дуришь девочку сознательно. Она сначала упиралась, а теперь всё, поплыла. Не выдержала. Если б ты её любил, я бы сказал, хрен с вами, женитесь. Помог бы кое-чем. Но ты не любишь никого. Даже себя – не очень. А это мне не подходит. Поэтому, дорогой, сделай так, чтобы она к тебе остыла. Это лучший для тебя выход. Ты умный, ты сможешь.

– Но послушайте, любовь такая штука, ей сложно управлять. Я немало увлечён вашей дочерью. Я не ворочаюсь по ночам, не ору в подушку её имя, но всё может измениться. Должно измениться. Я этого хочу!

Ваня не врал. Только что он боялся свадьбы по принуждению. Теперь же Люба ускользала, вместо свадьбы дыра какая-то. Папаша, проницательный бандит, владел гипнозом. Земля поплыла вниз и в сторону. Ваня вдруг до одури захотел себе такого тестя.

– Ничто же не возникает ниоткуда! – сказал он, умничая напоследок. – Чувства надо взращивать…

– Помолчи. Это не любовь. Тебе хочется пройтись с красивой девочкой – и всё. Но отыграете спектакль, а потом что?

– В Москву поедем!

– И?

– У меня состоятельные родители. Очень состоятельные…

– Ты оставишь Любу через месяц. Найдёшь в солярии сушёную какую-нибудь треску.

– Мы взрослые люди. Она вправе сама решать. Не средневековье же сейчас.

– Да ты её ни разу по имени не назвал!

– И что?

– Мясо будешь?

– Нет, спасибо.

Юра хмыкнул, отхватил ножом изрядный кусок и уселся в садовое кресло – в правой руке вилка, в левой бокал.

– Видишь ли, дружок. Я мог бы решить вопрос быстро. Но даю шанс твоей совести. Поступи правильно. Ты всё сделаешь как надо. Потому что человек хороший, просто слабый.

Папа Юра налил вина, протянул бокал Ване. Режиссёр мотнул головой.

– Я за рулём.

– Не волнуйся. Здесь я определяю, кто трезв, а кто не очень.

Дальше говорили ни о чём. Ваня отвечал невпопад. Ехал домой, понимая с ужасом: Люба ему очень нужна, но заполучить её не выйдет.

Бондарев прибежал ночью.

– Ну? Что сказал Алексеев? Это война?

– Ультиматум поставил.

Олег Борисович забегал.

– Ничего, ничего. Мы выстоим. Нельзя сразу сдаваться. Что он требует?

– Чтобы я оставил Любу в покое.

– В каком смысле?

– Я должен порвать с Любой отношения. Иначе её папа порвёт меня самого.

– А что по поводу театра?

– О театре мы не говорили. Только о любви и сексе в молодёжной среде. И ещё о перспективах.

– Тьфу ты! Ну, слава богу! Я уж боялся, что-то серьёзное.

– Для меня это серьёзно.

– Ай, Ванька, тебе бы всё шутить. Ну, поздравляю.

– С чем?

– Что удачно всё закончилось.

И ушёл.

Порвав жилы, переломав всего себя, Ваня к утру согласился с мыслью о расставании. Он просто не будет заигрывать. И кокетства не будет замечать. Всё рассосётся само, постепенно.

У Любы были другие планы. Наоборот, она стала приветливей. Попробуйте оттолкнуть сельскую красавицу, которая подсаживается рядом, случайно прикасается, заливисто хохочет от самых глупых твоих шуток. Ваня боролся с собой, однажды даже начал разговор издалека. Сказал:

– Люба.

Это было в машине. Люба вдруг ловко изогнулась и поцеловала Ваню, как теперь говорят, по-взрослому. Раньше называлось – взасос.

– Ну что, так лучше? Кто у нас больше не нытик? – спросила девушка.

Второй раз Люба не выдержала, сказала, сверкнув глазами в темноте:

– Ванечка, я всё понимаю. Я слишком долго морочила тебе голову. Теперь ты не веришь происходящему. А ты поверь, Ваня! Это всё наяву! Мы вместе!

И как на этот монолог ответить? Предложить дружбу?

Ваню захлёстывало. Да и хрен с ним, пусть хоть застрелит! – думал он, чувствуя сквозь ситец девичий бочок. И складывал губы трубочкой навстречу её губам.

«Ты хороший человек, просто слабый», – вдруг звучало в его голове. И губы принимали обычное положение.

По утрам Ваня чувствовал решимость. Он знал, что скажет, даже тренировался перед зеркалом. Говорил:

– Люба. Так нельзя. Мы с тобою разные. Ты – непорочная душа, а я – столичное чудовище. Ты сгоришь со мной, пропадёшь. Ты прекрасная вся, от заколки до каблуков. Но тебе нужен приличный муж, который смотрел бы только на тебя. И это точно не я.

В финале речи Ваня морщился, плевал на своё отражение и выходил из дому в отвратительном настроении.

Днём он ходил на Клязьму, обедал с Бондаревым, читал всякую муру. Вечером видел Любу, говорил себе: «Я обязательно ей скажу. Потом. Не сегодня».

С репетиции уходили вместе. Ванину задумчивость Люба объясняла волнением. Скоро премьера. Эмоции, тонкая психика. Она догадывалась что на премьере, в сцене свадьбы режиссёр встанет на колено и предложит ей кольцо. Он творец, позёр, захочет покрасоваться.