Лев Воробьёв - Перед жарким летом

Любовь обманутая — это ненависть: месть за себя похлеще мести за других. Но тогда надо звать не Дианой, а греческим именем, жестоким и твердым. Какое имя? Вертелось и не давалось, многочислен сонм античных богов. В этом вдруг сосредоточилось все. Игра придуманного предрассудка: вспомнит, все будет хорошо.

Ну, никак, никак.

Проводя подопечных, экскурсоводы обязательно показывали Поттера — для неискушенных здесь было ясное движение, как в фильме, отсюда можно подняться и к более высоким материям. Сидя в уголке, Косырев внимал — надеялся, назовут имя.

Привели финнов, молодых, в спортивных костюмах. в ярких шарфах. Их не смущала музейная тишина, громко разговаривали, жевали резинки, Экскурсоводка, легко поворачиваясь на лакированном полу, не без юмора рассказала о перипетиях. А об ареопаге ни звука. Финны, бесцеремонно тыча пальцами в картину, что-то разъясняли друг другу — видно, не все понимали по-русски.

Потом притопали солдаты и бодро запахло сапогами. Снова интересный рассказ уже другой экскурсоводки, а об ареопаге — будто его и нет. Солдаты тоже поразглядывали, не пренебрегли и белокурой богиней. Но это — вне связи с судьбой охотника.

Время близилось. Эрмитаж угасал, надо было идти. Из этого дворца жестоких царей, теперь принадлежащего нам. Из дворца Екатерины и других, со шпицрутенами.

И тут он вспомнил — Артемида! Простерши руку классической красоты, она безмолвствовала. Она не была повинна ни в чем, ведь над ней и над греческим Юпитером-Зевсом господствовал Хронос, Время.

Он вышел на холодную Неву, в снеговую круговерть. Вспыхивали ледяные искорки, снег падал на набережные, лепился на шпиль Aдмиpaлтeйcтвa и совсем не верилось, что будут белые ночи. Но за углом открылась Дворцовая площадь, строгая и мужественная, залитая светом. Косырев вдохнул просторный воздух. Пора, он вошел в телефонную будку.

— Да! — энергичный женский голос.

— Можно Елену Петровну?

— 0реханову? Она, видите ли, переехала. Вышла замуж.

Он бросил трубку на рычаг как раскаленную.

Зачем ее письмо? Освобождайся молча и тем вернее. Отомстить за унижение? Он здесь, и он должен увидеть ее. Посмотреть в глаза. Косырев набрал номер Николая Николаевича.

— Анатолий? Хм, а ты оказался прав. Ореханова была у меня.

— Она вышла здесь замуж.

— Да ну? Не может быть. Какое замужество?

— Ты плохо осведомлен. Не знаешь ее телефона? Или адреса?

— Н-нет, Да ты откуда? Здесь? Может, встретимся...

— Никак не могу, уезжаю. Обещание помнишь?

Вот незадача. Но железное упрямство не сломалось. Снова позвонил на Фонтанку.

— Да!

Тот же энергичный голос и можно было представить владелицу — женщину небольшого роста, с мускулистыми ручками.

— Простите, пожалуйста. Это я звонил, только что. Вам не известен телефон Елены Петровны?

— Не знаю, к сожалению. По-моему, у нее нет телефона. И адреса, видите ли, не знаю. Какой-то новый район.

— Ах, черт возьми. Простите, когда она...

— Вышла замуж? Н-ну... полмесяца назад.

— Она была тогда в Речннске... Как же так?

—Значит, вам известно лучше.

Собеседница рассердилась, и Косырев испугался.

— Подождите. Я приезжий, по деловому вопросу.

— Обратитесь в адресный стол. Ах да, уже поздно. Ну, что с вами делать? Постойте-ка, постойте.

Протопали ее каблучки и через минуту возвратились.

— Вам повезло. Елена Петровна так обязательна: пообещала книгу, и вот бандероль. Есть обратный адрес, записывайте.

Самая окраина, черт знает где.

— Мужа ее, на всякий случай, зовут Аркадий Иванович.

Снег перестал. Исаакий и другие здания четко рисовались в темном небе. Дворники посыпали тротуар песком.

0т стоянки такси змеилась очередь. Люди разговаривали, и Косырев, чтобы не думать, не осознавать возможных последствий поступка, ловил обрывки слов и забот.

— Видал, что градусник показывает? Нуль. Опять христос-воскрес всмятку, опять гололед.

— Раньше говорили — по-быстрому, а теперь — по-шустрому. Так-кое тяп-ляп, но себе с выгодой. Точно.

— Люблю — и все.

— Ты вдумайся, вдумайся, что говоришь. Зачем он нужен тебе, какое счастье?

— Счастье на миг.

— По-моему, ты воображаешь из Ленинграда бога. Я пять лет в Сибири и останусь навсегда. Какая ширь, какой размах.

— ...не прав. Александр Второй умер не сразу. Гриневицкий...

— Теперь квартиры строят лучше и потолки выше.

Представив близкую встречу, Косырев почувствовал: сможет.

Шофер разворчался на бесперспективный маршрут, но взглянув в лицо седока, сказал:

— Не волнуйтесь. Найдем, найдем, товарищ.

В новом районе, недалеко от Купчина, переезжали от здания к зданию. Все хотели помочь, и никто не знал. Радостные, торопливые новоселы: со свертками, с сумками, набитыми до отказа. Одна девчонка точно знала, а номер опять вышел не тот. Оставался дом на самом краю. Безлюдный, неосвещенный. Шофер засомневался, нo Косырев расплатился и быстро зашагал по доскам, положенным на кирпичи, по умятым широким следам самосвалов, по бетонным трубам, упиравшимся в края канав.

С другой стороны здания горели верхние окна, и почудились человеческие тени. Номера никакого, но на заборе прибитый фанерный щит: «Жилкооператив № 8».

Строительный мусор внутри был убран. Будто не сам, толкало, он пошел вокруг прозрачной лифтовой шахты, освещавшей невытоптанные ступени. На восьмом этаже было накурено и из-за двери слышались голоса. Точно, тот, записанный номер квартиры. Коротенько тронул кнопку, ответила хрустальная мелодия. Заторопились женские шаги, он оборвал дыхание.

Дверь открылась: гудение разговора, гомон враждебного предвеселья. Это была не она. На пороге улыбалась расфуфыренная, духами и лаком свежей прически пахнущая женщина.

— Николай Николаич? — спросила она, радостно подняв брови над маленькими синими глазками.— Нет? Ну, все равно, милости просим.

Он вошел в коридор, где громоздились чемоданы со свисавшими бирками Аэрофлота. Иркутск. Кто-то — не Лёна — только что приехал. Женщина приостановилась у перегруженной вешалки, но Косырев свернул мимо, в безлюдную комнату. Она удивленно прошла вслед.

— Я не из гостей, — сказал Косырев. — Попросите Елену Петровну. На минуту.

Чрезмерно черные, удлиненные краской ресницы быстро поморгали.

— Ее нет. Но скоро, скоро вернется. Да вы раздевайтесь все-таки!

И Косырев не успел остановить, побежала в глубь квартиры.

— Аркаша!

Он остался один. Паркет с брызгами краски, с разводами побелки. Шкаф-хельга, низкие кресла, зеркало — все стояло невпопад, ребром друг к другу. На подоконнике батарея бутылок и в вазе пышный букет. Воду только что налили, вверх поднимались пузырьки. Везде неразвязанные книги, подзеркальник завален бельем. Боль-шой флакон коричневого одеколона «Богатырь», мужской одеколон. Взгляд с неприязнью искал других следов, и нашел: со спинки стула спускались брюки, а на стене висела фотография: молодой человек в бурятской крестом шапочке, опоясанный патронташем, держал в вытянутой кверху руке двух уток. Не совсем в фокусе, и на щеке темнело пятно, тень какая-то. Косырев отвернулся. А он там улыбался, удачливый стрелок, подняв свесивших головки селезней. Теперь подходила к концу и самая главная, с давних времен, охота, когда Косырева и Лёну разделило впервые и надолго.