Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Настя пришла одна, и на удивление в хорошем настроении. Она снова выглядела ухоженной и интересной, как в юности и даже лучше. Общаясь с Глебом, она сильно исхудала, и это ей шло. Потеряв детскую пухлость, лицо ее стало значительным и притягательным, поэтому гости наперебой ухаживали за ней. Провожать ее пошел недавно разведенный помощник прокурора, и Алла решила, что наваждение по имени Глеб наконец-то закончилось.

Она ошиблась.

На следующий день Алла закрутилась по хозяйству и только глубокой ночью сообразила, что Настя не позвонила ей. Это было странно. Такое событие, как новый ухажер, требовало всестороннего обсуждения с лучшей подругой, а тут – тишина. На следующий день Алла позвонила Насте на работу. Та разговаривала сквозь зубы и быстро попрощалась. Алла решила, что просто выбрала неудачный момент, и позвонила вечером домой, и тут услышала шквал обвинений в подлости и в том, что, оказывается, с первого класса заедала Настину жизнь. «Зря я сразу Глебу не поверила, что ты меня хочешь всю жизнь в крепостных девках продержать!» Эта высокопарная терминология тоже была от Ижевского, сама Настя в жизни так не выражалась.

Сквозь всхлипы и оскорбления выяснилось, что Глебушка не пошел в гости к Шмидтам, сославшись на служебные обязанности, которые никак нельзя отложить. «А ты иди, повеселись за нас обоих. Я же понимаю, что ты не можешь не поздравить любимую подругу».

Алла догадывалась о причине столь внезапного трудового рвения – среди гостей были коллеги, которые не только на дух не переносили Глеба, но и не считали нужным это скрывать. До скандала бы не довели из уважения к хозяевам, но поиздевались бы на славу, так что Ижевский совершил один из немногих мудрых поступков в своей жизни, что не пошел.

На следующий день Настя, отправившись к возлюбленному, нашла того в ужасном расположении духа. Глебушка страдал, уязвленный в самое сердце. Как она могла пойти одна? Предательница, изменница и ля-ля-ля! Оказывается, он остался дома не из-за срочных дел, а потому, что это Алла ему звонила и просила не приходить. И он сначала, как благородный человек, отпустил любимую женщину, а теперь понимает, что сделал только хуже, ведь если и дальше покрывать подлость Аллы, то она окончательно разрушит Настину жизнь. Потому что Настя безвольная и слабая, она должна была заявить, что придет либо с Глебом, либо не придет вообще. В запале Настя даже не сообразила, что никто не просил ее выбирать между любовником и подругой.

Алла до хрипоты клялась, что не звонила Ижевскому, а, наоборот, ждала в гости их обоих, но все было бесполезно.

– Главное, он все так извратил, – вздохнула Алла, – я, дура, сама рассказала, что когда только начинала жить с Левкой, то совсем не умела готовить, поэтому ко мне тайно приходила Настя и варила обед. Я думала, что этим создам Настюшке рекламу в Глебовых глазах, а он это преподнес как эксплуатацию. Главное, для подруги щи сварить – это крепостничество, а Ижевскому на работу таскать горячие обеды – норма жизни. Двойной стандарт.

За разговором они дошли до метро, скромного особнячка из серого мрамора. Из дверей его вырывался теплый воздух.

Показав на турникете проездные, они встали на эскалатор.

– Ир, ты как хочешь, но мне не верится, что Глеб так вот прямо попер, как бык на ворота. Геройски бился против косной системы, схватился с КГБ… Вот не о нем это. О ком угодно, только не о нем.

Ирина развела руками.

– Факты, Аллочка, вещь упрямая, а люди обычно оказываются не такими, как мы о них думаем. Возьмем хоть нашего подсудимого. Казалось бы, примерный советский человек, комсомольский работник, отважный воин, и вдруг вылезло…

– А из Глебушки, стало быть, благородство полезло. Где хранилось только, непонятно.

Эскалатор закончился. Им надо было в разные стороны, но Алла решила посадить Ирину на поезд.

– Не можем же мы сомневаться в результатах расследования только потому, что знаем Ижевского как урода и последнее ссыкло, – пришлось кричать, потому что из тоннеля приближалась электричка, – и прошу тебя, Аллочка, давай сосредоточимся на процессе, а не на личных обидах. Хорошо?

Ирина втиснулась в вагон. Алла на перроне помахала ей вслед.

Никита все-таки решился выступить в суде.

Все силы ушли на то, чтобы покормить его завтраком, проводить и пожелать удачи.

Как только за мужем захлопнулась дверь и в подъезде послышался шум лифта, она бессильно упала на разобранную кровать и разрыдалась.

Лариса так нервничала, что не пошла в университет. Позвонила научному руководителю, напела про перебои в сердце и получила разрешение отдыхать и восстанавливаться, сколько понадобится, потому что сердце – это не шуточки. Ее вообще на кафедре жалели по многим причинам, главным образом как жену и дочь, но не только поэтому. Она хорошо писала статьи и рефераты, составляла методички, а ее общественная работа вообще оказалась для кафедры гигантским плюсом, даже какое-то соцсоревнование выиграли благодаря ей.

Она пыталась сварить обед: взяла в руки кастрюлю и бестолково ходила с нею по кухне, не в силах сообразить, что надо набрать воды и включить газ. Открыла холодильник и долго стояла, смотрела в его ледяные глубины и не понимала, что ей нужно.

Голова была как свинцовая. Лариса снова заплакала, но облегчения это нисколько не принесло.

Она пошла в ванную. Хотела облиться из тазика холодной водой, а потом как следует растереться мочалкой, чтобы прийти в себя, и сама не заметила, как скорчилась на дне ванной, поливая себя из душа.

«Может быть, мир рушится в эту самую секунду, – думала она, уткнувшись лицом в колени, – прямо сейчас Алексей встает со своей скамьи и бросает Никите в лицо как плевок: «А зато я спал с твоей женой!»

Время утекало вместе с водой, и Лариса стала поглядывать на бритву мужа, которую забыла убрать в шкафчик. Разобрать станок, достать лезвие и полоснуть. Говорят, если под водой, то не чувствуешь боли.

Кровь растворится облачком, как маленький ядерный взрыв, красная, не страшная, а потом она просто заснет.

Зачем жить, когда невозможно ничего исправить и впереди только боль и страх разоблачения?

Лариса поднялась и закуталась в полотенце. Сегодня страх смерти оказался чуть-чуть сильнее страха жизни.

Она решила выпить тридцать капель валокордина, но руки так тряслись, что не получилось отмерить нужную дозу. Впрочем, острый запах сам по себе немного привел ее в чувство, и Лариса позвонила мужу на работу.

Оказалось, сегодня была только подготовительная часть судебного разбирательства, а свидетельское место Никите предстоит занять только завтра.

Лариса вздрогнула – еще один день судьба то ли подарила ей, то ли продлила мучения.