АНДРЕ ЛАНЖЕВЕН - Цепь в парке

— Позвони, пожалуйста, его тетке: она не знает, что Пьеро у вас.

Упершись рукой в землю, мама Пуф с трудом распрямляет широкую спину, и ребенок, не выпуская груди, чуть сползает вниз; потом она медленно шаркает своими отекшими ногами, стараясь встать. Тереза протягивает ей руку, но она добродушно возмущается:

— Я ведь тебе не бабушка, как-нибудь сама встану! Ты мне не ответила: что они заставили тебя делать?

— Мыть полы. Это совсем не трудно!

— Мыть полы! В такую жару! А ты-то думала, что будешь возиться с малышами! Вот и получила. Я не хочу, чтобы ты надрывалась, да еще в таком заведении. Ради каких-то пяти монет, боже правый! Подыщем что-нибудь другое, или дома будешь сидеть.

— Ты позвонишь?

— Позвоню? Ах, да. Небось опять нарвусь на Марию, нальется пивом и злится! Ох, господи, что это я при нем болтаю? Конечно, пускай поужинает с нами. Сегодня накроем в саду. Через два-три денька от сирени уже ничего не останется.

Она наконец поднялась вместе с ребенком — он вцепился в нее и так жадно сосет, как будто у него отнимают грудь навсегда, — теперь мама Пуф кажется еще огромнее, пожалуй, повыше любого мужчины, и ему делается страшно, что ей приходится таскать такое тяжеленное тело, где вроде бы вообще нет костей, одно только молоко, которое скапливается в груди, несмотря на прожорливого Мяу. Но походка у нее быстрая и решительная. Она скрывается в доме.

Тереза потирает коленки, улыбаясь с отсутствующим видом, потом встает и начинает понемножку разгружать длинный дощатый стол, заваленный пустыми бутылками, пеленками, игрушками, инструментами, газетами и всякой всячиной, свидетельствующей о том, что здесь живет большая семья. Он встает, чтобы помочь ей, и из всех слов, которые попадались ему в книжках, в памяти у него неожиданно всплывает одно, точно напечатанное крупными буквами, но сам он никогда не писал его и не произносил вслух, оно какое-то уютное и наводит на мысль о деревне или о крошечной ферме с коровами и овцами, это слово — ИЗБУШКА. И он впервые понимает, что за книжными словами может стоять нечто реальное, даже если в жизни это не совсем то, что в книжке.

Джейн сидит в косых лучах солнца и смотрит на него, полуприкрыв глаза, покачивая ножкой и вполголоса что-то напевая. И весь этот сад — сплошь цветы, солнце, птицы, зеленое золото и улыбки. Он собрал в охапку бутылки и газеты, и под самым носом у него оказалась пеленка, которой следовало бы находиться совсем в другом месте, но сдернуть ее он боится, иначе все рассыплется. Тереза подходит и снимает ее.

— Ну ты, лентяйка, расселась, как английская королева! Хоть бы помогла, что ли!

— А вежливо ты сказать не можешь?

Белочка подбегает к нему вприпрыжку и кончиками пальцев осторожно берет у него мячик и ножницы. Все остальное он сваливает на галерею, едва не столкнувшись с Джейн лбами, так что сквозь пряди ее волос небо кажется совсем огненным.

— Пошли, я покажу тебе мастерскую.

Взяв его за руку, она ведет его в глубь сада, где стоит небольшой сарайчик, выкрашенный в светло-голубой цвет, с узкими окошками, сквозь которые виднеются горшки с цветами. Над дверью висит черный башмак, почти такой же, как у него.

В сарайчике полумрак. Пахнет клеем, краской, пылью и школьными ранцами.

— Добрый вечер, дядя! — кричит Джейн, входя в длинную узкую мастерскую.

— Смотри себе под ноги, у меня сегодня были гости, — отзывается маленький худой человек, заколачивающий гвозди в дамскую туфельку, надетую на колодку.

— Чем это пахнет? — говорит Джейн, остановившись у порога и поводя носом.

— Это моя гостья оставила визитную карточку.

— Познакомься, это Пьеро. А это папа Терезы, он с утра до вечера гвозди глотает. Лучше не дотрагивайся до него, уколешься.

Хозяин перестает стучать, кладет молоток на верстак и выплевывает на ладонь дюжину гвоздей с квадратными шляпками.

— Ладно, эти я оставлю на завтра. Ты не догадываешься, кто меня сегодня навестил?

— Наверное, генерал, и заказал тебе тысячу пар сапог для солдат!

— Почти угадала: корова папаши Эжена. Я тут с полчасика ее пас. Не подходи к той двери, бедная скотинка кое-что сделала со страху.

— Не может быть! Как она сюда попала?

— Как не может быть? А лепешка? Мы тут целый день играли в прятки. Передавали корову со двора на двор, от улицы Визитасьон до самой улицы Бодри. К нему опять заявилась полиция: хотели отобрать корову. Вот и пришлось прятать ее по соседям. Но тут она так начала мычать, что я открыл настежь дверь. Ее, видно, напугал запах кожи, и она здесь наложила дай бог!

— А почему ее хотели отобрать?

— Потому что в городе коров держать запрещается, а у его соседей слишком тонкое обоняние. Полицейские приехали на грузовике. Ну, и увезли сено. Теперь ее нечем кормить. Хоть паси на клумбе перед церковью! Жаль только, там много красного, коровы от этого в раж приходят.

Она срывается с места, угадав, что сейчас начнется знакомая игра, и пускается кружить по мастерской, а он гоняется за ней с огромными ножницами.

— Только не говорите маме Пуф: с нее станется пойти за коровой и потребовать, чтобы она убрала за собой. Рад познакомиться с тобой, Пьеро. Я бы, сударь, на твоем месте постеснялся расхаживать по улице с рыжими девчонками, и уж тем более с англичанками. Ну, пошли ужинать.

— Мама Пуф сказала, что ужинать будем в саду.

— Ох, как бы только ветер не переменился, а то они сразу почуют, что у меня тут хлев.

Когда они возвращаются в сад, к зарослям сирени, за столом уже сидят двое мальчишек, чуть помоложе Пьеро, оба черноволосые, похожие друг на друга как две капли воды и одинаково одетые; разница только в том, что у одного из них огромный фонарь под глазом и он прикладывает к нему мокрое полотенце. А рядом прислонилась к галерее высокая девушка, кудрявая, как барашек, с малиновыми губами и ногтями, в платье цвета сирени и очень тоненькая; только грудь, которой она, судя по всему, гордится, так натягивает материю, что кажется, она вот-вот лопнет; девушка стоит в непринужденной позе и, не обращая ни на кого внимания, подпиливает ногти.

Стол теперь накрыт белой клеенкой, и Тереза расставляет тарелки. Она знакомит его со всеми:

— Это — Изабелла, а вот двойняшки, Ив и Иван. За фингал под глазом надо поблагодарить твоих поганых ирландцев, Джейн. Напали на них по дороге из парка Лафонтен вдесятером, да еще сзади. Чертово племя!

— Хм, хм! Десять ирландцев на двоих, да к тому же сзади! Скольких же вы оставили в живых? — посмеивается отец.

Не сговариваясь, близнецы отвечают хором:

— Мы так и знали, что ты не поверишь!

— В прошлый раз вы, кажется, разбили их наголову?

— Я есть хочу, — заявляет один из двойняшек.

— В следующий раз мы пригласим их к ужину, — говорит второй.