АНДРЕ ЛАНЖЕВЕН - Цепь в парке

— У вас такая хорошая семья. Эдуард будет рад снова увидеть всех вас.

Она поднимается, слегка кивает под вуалью и медленно идет к подворотне.

— Ну что, дети, пора вам и баиньки, идите, пока еще светло. Проводи их до дому, Анри.

Дядина квартира для него совсем чужая, и он даже удивляется, что его отсылают туда как домой. Он мог бы каждую ночь ночевать на новом месте или пожить где-то недельку — ему все равно. Но главное, ему не хочется, чтобы его лишили удовольствия возвратиться домой вдвоем с Джейн. Маленькая черная дама напомнила ему церковь и утро этого бесконечно длинного дня. Вчера его вручили, словно посылку на почте, теткам и дяде, которые не знают, что с ним делать и стоит ли вообще оставлять его у себя; и поначалу он был совсем одинок в с ума сводящем огромном мире, полном улиц, никуда не ведущих, а потом свершилось чудо — Джейн скорчила рожицу, и это было самое драгоценное, что принес нынешний день, и он не желает ни с кем этим делиться.

— Не надо нас провожать, мы ведь живем совсем рядом.

Не сдержав порыва, он почти выкрикнул эти слова. Джейн вздрагивает спросонья и теперь смотрит на него, словно не узнавая, прищурив глаза, в которых мелькает страх, и ему делается смешно.

— Вот оно чудище! Съест тебя за то, что спишь на улице.

— Бедный мышонок, до чего ж ей не хочется возвращаться к себе, вечно она у нас засыпает. Иногда даже не помнит, как потом добралась до дому. Ладно, раз ты у нас мужчина, идите одни. Если Джейн не боится…

— С ним ничуточки! У него есть огромный белый волк по имени Балибу, — сообщает принцесса, которая никак не может проснуться, несмотря на все свои ужимки и гримаски.

— Ну и фантазерка же ты! Давайте попрощаемся, и отправляйтесь прямо по улице Дорчестер. Она лучше освещена, и там больше народу — сейчас все идут в церковь.

Джейн еле передвигает ногами и не без труда дотягивается до доброй щеки мамы Пуф. Он тоже целует маму Пуф, и его обдает запахом простокваши.

— Завтра мы вас ждем, даже если будет дождь.

Она машет дряблой рукой и улыбается, как полная луна.

Сапожник провожает их через арку, темную, как сама ночь. Выведя их на тротуар, он наклоняется, чтобы поцеловать Джейн, и говорит:

— Спасибо за корову.

— За корову? За какую корову, дядя?

— За то, что не проговорилась.

— А-а, я и забыла. Я хочу показать ее Пьеро. Она уже вернулась домой?

— Да, но папаша Эжен, если только он не спит, наверняка в скверном настроении.

И он идет по улице без деревьев, где все фонари зажжены словно в праздник, только справляют этот праздник, должно быть, где-нибудь не здесь.

— А на что ему корова?

— Чтоб молоко продавать.

— Тогда почему только одна?

— Потому что он и сам один.

Джейн останавливается у подворотни, где так темно, что кажется, будто за ней сплошная черная стена.

— Вот здесь. Она живет в том конце двора, в загончике, как в деревне. Но я еще никогда не была здесь ночью.

— Идем, не то я отдам тебя индейцам: они точат ножи и смотрят, как поблескивают в темноте твои волосы.

— А вдруг Балибу съест корову?

— Даже когда он превращается в белого волка, он ест только то, что едят обыкновенные кошки.

— А для чего он вообще нужен?

— Чтобы мышат пугать.

Он тащит ее сквозь черную стену, и они попадают во двор, почти вдвое меньший, чем у мамы Пуф, где сильно пахнет навозом. В темноте они натыкаются на колючую проволоку и слышат, как совсем рядом, за низенькой загородкой с навесом, шевелится кто-то очень большой.

— Она красная.

— Красных коров не бывает.

— А ты хоть когда-нибудь видел корову?

— Нет, но я знаю.

Корова, которая уже прилегла, становится на колени, потом на ноги; услышав стук ее копыт по настилу, Джейн шарахается в сторону.

— Как она громко топает! Пошли отсюда.

Но он не двигается с места, и ей ничего не остается, как стоять рядом, вцепившись в его руку.

Корова тянет морду из-за загородки: во рту у нее клочок сена, и челюсти медленно ходят взад и вперед.

— Странно она жует, как будто шиворот-навыворот. У нее, наверно, нет зубов. И потом, она вовсе не красная, а светло-коричневая. Нельзя тебе верить.

— Пошли, Пьеро. Папаша Эжен рассердится, ведь мы ее разбудили.

— Да она вовсе не спала. Смотри, какие у нее большие красивые глаза, совсем как твои!

Он видит, что Джейн на самом деле страшно, быстро проводит рукой по коровьей морде, чувствуя под ладонью жесткую шерсть, и говорит:

— Я ее потрогал. Теперь можно идти.

Обернувшись, он видит, что прямо перед ними, в арке, стоит человек, закутанный в длинный старый плащ, на голове у него дырявая соломенная шляпа, а на ногах башмаки, почти такие же, как у него самого, только без шнурков.

— Это и есть папаша Эжен?

— Ой, это пакостник, — бормочет Джейн, дрожа больше от отвращения, чем от страха. — Он вечно гадости делает. Пошли скорей, не смотри на него.

Этот человек в своем длинном рваном балахоне в его глазах настоящий бедняк, таких он сотни раз видел на картинках; он безуспешно шарит по карманам в поисках теткиных монет, и ему непонятно, почему этот оборванец вызывает у Джейн такое омерзение.

— Это же просто нищий, он не виноват, что он такой.

— Нет, бежим, он сейчас пакости будет делать.

Но тут нищий распахивает плащ и подзывает их, скуля, как пес. Он видит, что под плащом тот совершенно голый, а эта штуковина, выставленная напоказ, у него невероятно огромная и отвратительная, в тысячу раз отвратительнее любой гниющей раны, и он словно цепенеет, не в силах сдвинуться с места. А Джейн уже успела выскочить на тротуар.

— Потрогай, мне больно, — стонет нищий, сделав несколько шагов в его сторону.

В нем вскипает слепая ярость и ненависть, как тогда, когда он после многих месяцев унижений набросился на Жюстена; пальцы его до боли в ногтях царапают гравий, и он изо всех сил, пригоршнями швыряет гальку в это кошмарное видение, пока тот не сползает бесформенным мешком по стене, а он все швыряет и швыряет, не замечая струек крови, не обращая внимания на звериные стоны. И когда руки в конце концов отказываются ему повиноваться, он пинает его ногой куда попало, колотит по обмякшему телу, которое с каждым ударом оседает все больше.

— Скотина! Скотина поганая!

Он все молотит и молотит, и до его слуха еле доносится плач Джейн с тротуара, мычание коровы, крики папаши Эжена, высунувшегося из окна. Наконец кто-то оттаскивает его за плечи и выволакивает на тротуар. Его бьет дрожь, он с трудом втягивает воздух сквозь зубы. И чей-то голос говорит ему:

— А ну спокойно, парень! Ты чуть не убил его, ведь он пьян в стельку.

Джейн гладит его прохладной ладонью по щеке, судорожно всхлипывая.

— Пьеро, зачем ты так? Он же совсем не злой.