АНДРЕ ЛАНЖЕВЕН - Цепь в парке

— Я думаю, это оттого, что взрослым вечно некогда. Ребенок, он и так вырастет, можно им не заниматься. А вот все остальное, наверно, в тартарары провалится, если они хоть на минуту отвлекутся.

— Что остальное?

— Да все, кроме детей.

— Не все взрослые такие. Например, мой дядя Анри…

— Это совсем другое дело. Он сапожник и никогда не будет учиться музыке.

— Ой! Да ты же ничего про него не знаешь, дядя Анри замечательно играет на пианино, хоть он и говорит, что никогда не учился.

Когда они переходят дорогу у дальней церкви, их вдруг оглушает клаксон автомобиля; старый грузовик на высоченных колесах несется на них и останавливается перед самым их носом, вопреки всем правилам на левой стороне, он похож на большую повозку, переряженную грузовиком, — а в окне кабины появляется ястребиный профиль, и Крыса улыбается им до ушей, такой довольный, как будто ведет по меньшей мере трамвай.

— Смотреть надо, когда улицу переходите! Думаете, этот драндулет легко остановить? Да он норовистее любой мольсоновской лошади. Слава богу, бицепсы у меня есть.

Он сгибает и разгибает руку, длинную и тощую, как прут.

— Ну что, роман идет полным ходом? Даже друзей знать не хотите?

— Куда это ты взгромоздился? Может, это «скорая помощь» за тобой приехала? Может, ты на природу отправляешься?

Крыса отвязывает веревочку, которая придерживает дверцу грузовика, спрыгивает на землю и подтягивает штаны, словно возчик, скативший с телеги бочку.

— Это мой автомобиль, господин остряк. Я выменял его на велосипед, и мне еще приплатили. А тебя, белочка, сверху видно за версту, ты слепишь водителей, как прожектор. Поцелуешься с добрым дядей?

Крыса наклоняется к Джейн, а она, развернувшись, дает ему пощечину. Ничуть не удивившись, Крыса с улыбкой выпрямляется.

— Черт побери! Да это не любовь, это — страсть! Тебе повезло, петушок, многих она любила, но так пылко — никого.

— Никого я никогда не любила! — запальчиво кричит Джейн.

— Ясно, и твоя матушка тоже. Ладно, радуйтесь, что я сегодня добрый. Хотите, прокачу вас до рынка Бонсекур, я как раз туда еду? Прыгайте в кузов, только держитесь крепче, привязывать мне вас нечем.

Из кабины вылезают двое парней — один худой, высокий, с длинной узкой головой, в солдатских штанах и широченном синем халате.

— Знакомьтесь, это Баркас, — говорит Крыса. — Гребет как бог, всегда сухим из воды выйдет.

Другой — белобрысый толстяк — ест мороженое, и оно капает на его плащ, длинный-предлинный, чуть ли не до пят.

— А это, как видите, Банан. Мы промышляем перевозками, а я к тому же ремонтирую холодильники, как твой отец.

— Мой отец никакие холодильники не ремонтировал.

— Так ведь большие, петушок, очень большие, величиной с целый завод, это тебя устраивает?

— Врешь! Он… он летчик.

— С тобой не соскучишься. О'кэй, пусть он будет хоть папа Римский. Ну, полезайте же, а то полиция притащится.

Грузовик застопорил движение, водители кричат и сигналят со всех сторон. Но Крыса как ни в чем не бывало не спеша обходит машину, помогает ребятишкам забраться в кузов и, строго приказав держаться за кабину, садится за руль; грузовик срывается с места, обдает запахом горелого масла, а за ним стелется черное облако, в котором один за другим исчезают дома. Когда Крыса переключает скорость, кажется, что кабина вот-вот оторвется от кузова. Он все время оглядывается, чтобы убедиться на всякий случай, что кузов на месте, и строит им рожи, словно расшалившийся мальчишка. В кузове валяются старые покрышки, обрывки цепей, какие-то доски и даже клетки для кур.

На трамвайной линии Крыса нарочно петляет по рельсам, и их швыряет от борта к борту. Джейн чуть не до крови вцепляется в него ногтями, что-то очень громко говорит и смеется, но сквозь тарахтение мотора и уличный шум ничего нельзя разобрать. Грузовик съехал с рельс, чтобы дать дорогу трамваю, и никак не может его обогнать. Крысе приходится стоять на всех остановках в ожидании, пока двери трамвая закроются. Рядом с Крысой торчит неподвижная голова Баркаса, а Банан без конца оглядывается, и на его круглой роже сияет блаженная улыбка.

Когда грузовик останавливается, ему удается наконец расслышать слова Джейн.

— Считай, что мы путешествуем вокруг света в твоем вагончике, только кладбище ему не понадобится, он развалится прямо посреди улицы.

— Ты знаешь этих парней?

— Впервые вижу. У Крысы каждый раз новые знакомые. Наверно, он их по ночам выискивает.

— А его ты давно знаешь?

— Крысу? Да он везде болтается, кто ж его не знает?

— А что, если нам не возвращаться домой?

— Куда же мы пойдем? Я не захватила с собой еды.

И снова грохот мотора прерывает их разговор. Она разочаровала его сейчас не меньше, чем тогда с хрустящей картошкой. Странно, что еда имеет для нее такое значение. Сам он никогда не бывает голоден. Куда уж ей играть в путешествия: она слишком привыкла к дому, к своим вещам. Где они возьмут для нее платья? Он-то всегда раздобудет себе штаны, пусть они будут длинные или короткие, неважно, а вот Джейн, как же она обойдется без этих платьиц, которые шьют специально для нее? А вдруг, если девчонкам не давать есть, они становятся уродинами и у них выпадают волосы и зубы? Он все равно любил бы ее, будь она лысой и беззубой — ведь для него она навсегда осталась бы прежней, — но, наверное, чувствовал бы себя виноватым, хотя на все готов, лишь бы ее прокормить. Он крепко-крепко прижимает ее к себе, боясь, как бы она снова не насажала пятен на свое платьице, и ждет не дождется, когда этот чертов грузовик хоть куда-нибудь доедет.

Во время следующей остановки она объявляет:

— А что? Мы вполне можем отправиться путешествовать. Порт совсем рядом с рынком, пароходы отплывают вечером. Я тебе их покажу. А потом вернемся пешком.

— Куда они плывут, твои пароходы?

— Не знаю. Куда-то далеко.

Грузовик наконец сворачивает с трамвайной линии и выезжает на площадь, запруженную машинами и простыми повозками, тут же стоят длинные дощатые столы, заваленные овощами, дохлыми ощипанными курами, цветами, бутылками с разноцветными жидкостями. Крысе то и дело приходится притормаживать, потому что люди здесь разгуливают, как в парке, и даже останавливаются поболтать прямо посреди мостовой; в конце концов грузовик подъезжает к большому зданию, сложенному из черных камней, тут толпятся торговцы и стоит запах мяса и прелого сена.

— Ты когда-нибудь была здесь?

— Тыщу раз. Мама Пуф покупает здесь овощи и мясо. Сюда привозят продукты крестьяне, говорят, у них все дешевле и вкуснее.

— Ну вот видишь, ты с голоду не помрешь.

Она поднимает на него обиженный, даже какой-то колючий взгляд.

— Если я захочу, могу вообще ничего не есть. Давай совсем не вернемся. Говорят, люди привыкают ничего не есть, главное, чтобы была вода. А где мы будем спать?