Анна Матвеева - Птичий рынок

Сестра убеждала меня, что ее протеже не проявит агрессию. В Сети, мол, есть статьи о кошачьей психологии, где говорится, будто эти милые пушистые комочки счастья якобы воспринимают других домашних животных как членов семьи и не причиняют им вреда. Я лишь хмыкал и морщился, потому что доверял статьям из интернета столько же, сколько и котам. Если эти избалованные хвостатые интриганы до поры и сдерживают свои охотничьи амбиции, то лишь по причине малодушия: они боятся навлечь на себя хозяйский гнев и потому обозначают внешнее согласие с символическими границами. При первом же удобном случае границы эти будут попраны.

Вскоре после пополнения нашего семейства мы все-таки сообразили отнести котенка к ветеринару. Он же с улицы, мало ли что.

Ветеринар обнаружил у серого лишай и порекомендовал его усыпить.

Гюго избежала лишая, как и я, а вот сестра не убереглась.

Мы поинтересовались у ветеринара, нет ли нужды стерилизовать морскую свинку, раз мы все равно не собираемся заводить ей пару.

– Мы за такое не возьмемся, – открестился ветеринар. – Удаление матки у свинки – это филигранная работа, велик риск, что животное умрет во время операции. И с наркозом тяжело рассчитать, и сама матка крохотная. Этим занимаются штучные специалисты по стране, и дерут они порядочно. И даже они вам гарантии не предоставят.

Издалека представлялось, что глаза у Гюго черные, без полутонов и переходов. При пристальном же рассмотрении за черной оболочкой различались контуры радужки и зрачка.

Если свинка чего-то боялась или тревожилась, взгляд ее метался, словно вычисляя степень угрозы. Чаще всего же в глазах Гюго читались бдительность и сосредоточенность. Она лежала в своей клетке и оценивающе наблюдала за происходящим в комнате, вслушиваясь в самые незначительные из звуков. Свинка не реагировала на громкий разговор или на шум телевизора, зато вздрагивала от скрипа шкафной дверцы или от падения карандаша и урчанием обозначала недовольство. Животные моментально фиксируют нарушения в будничном круговороте вещей и тяжело переносят новшества.

За все годы я считаное число раз видел, как Гюго смыкала веки для дремы или сна. Малейший шорох настораживал ее, а застать ее спящей крепко мне не удавалось. Даже пробуждаясь посредине ночи, я аккуратно направлял в ее сторону свет от экрана телефона и обнаруживал чуткое существо смотрящим на меня. Когда я задерживался со сном из-за компьютера или книги, чувствовал вину перед свинкой за то, что крал ночное время и у нее. Кто знает, осуждала ли она меня в те моменты? Мучилась ли от собственной слабости и беззащитности? Испытывала ли тоску за отсутствие у себя голоса, который мог бы поставить меня на место?

В 1974 году американский философ Томас Нагель написал статью “Каково быть летучей мышью?”, где доказывал, что нам никогда не вжиться во внутренний мир живых существ, отличных от человека, их запросы и намерения. Ни передовых научных изысканий, ни глубинной эмпатии и чуткости недостанет, чтобы представить себя летучей мышью, или шимпанзе, или морской свинкой и достоверно объяснить их поведение. Всё так или иначе сводится к известной максиме Витгенштейна: “Умей лев говорить, мы не могли бы его понять”.

Тем не менее я усвоил, что, если на ночь вынести Гюго в пустую комнату, где ее не отвлекают мое дыхание или переворачивания во сне, она может замкнуться в себе, долго не откликаться на ласку и не есть предложенную пищу.

На шестой год Гюго перестала в нетерпении вставать на задние лапы, когда ей несли ее любимые огурцы или свежую траву. А на седьмой она уже мало двигалась, когда ее выпускали побегать на ковер. Она уже не кусалась. Справочники отмечали, что морские свинки живут в среднем от шести до восьми лет и лишь невысокий процент перешагивает этот возраст.

Я знакомил с Гюго своих друзей, а иногда она мне снилась – вылезающей из рюкзака посреди похода или плывущей со мной на плоту после наводнения. Сколько себя помню, это единственное животное, которое являлось мне в снах.

Я получил свое филологическое образование и защитил кандидатскую, которая мне не то чтобы пригодилась. Психология и ее полуэзотерические ответвления вроде соционики утратили свое очарование, а сам я увлекся критической теорией и психоанализом. С Ритой мы тоже видимся редко, хоть идея разрушать промышленные животноводческие фермы по-прежнему не представляется мне радикальной или противоестественной.

Гюго резко сдала, когда ей исполнилось семь. Она забивалась в угол клетки и безотрывно смотрела перед собой. Ветеринар, уже другой, сделал УЗИ и, диагностировав воспаление матки, назначил курс инъекций.

Поначалу уколы взбодрили свинку: у нее улучшился аппетит, и она оживилась. Однако эффект был краткосрочным, и вскоре Гюго снова овладели слабость и безразличие. Ветеринар сообщил, что гноя в организме скопилось слишком много и операцию свинка не вынесет.

Гюго отказалась от еды, вытянула перед собой лапки и через день умерла.

Я всегда завидовал тому, с каким достоинством умирают животные (если их, конечно, не отстреливают, не подвешивают на крюк и не убивают иным конвейерным способом). Они не докучают никому, не требуют, чтобы их последние часы окружили заботой и почтением; не отдают распоряжений и не манипулируют сочувствующими; не предпринимают ничего, что походило бы на истерику.

Животные умирают медленно и бесшумно, угасают, погруженные в себя.

В конце 44-го года Елена Михайловна, работник Метростроя, получила ленд-лизовский подарок. Из-за того, что очередь была длинной, а она припоздала, яичного порошка, тушенки в черно-золотой банке и шоколада ей не хватило, а досталась ей детская игрушка из большой коробки с изображением орла, парящего над кораблем. Игрушка оказалась собачкой, скорее даже щенком – из грязновато-серого лохматого плюша, с коротким торчащим хвостом, висячими ушами и пуговичными глазками. Собачка эта была сущей мелочью изо всех ленд-лизовских даров, потому что остальные десять миллиардов американских долларов пошли на самолеты, машины “Виллис” и прочие необходимые для Красной армии вооружения. Но внучка Мила этого знать не знала и собачке обрадовалась. Двух лет ей еще не исполнилось, но она была сообразительная девочка, схватила щенка, прижала к груди и сказала “Ав-ва”. Это было первое имя собачки, которой выпала очень длинная и счастливая жизнь.

С двух лет до семнадцати Мила засыпала, положив Авву рядом с собой на подушку, шепча в собачье ухо обо всех своих горестях и радостях. Главным образом о горестях. Эту психологическую помощь Авва оказывала хозяйке много лет, а начиная с семнадцати Мила предпочитала видеть рядом с собой уже не совершенно бесполую собачку, а существо противоположного пола, которое по части утешения сильно превосходило собачку. Авва тогда переехала в соседнюю комнату большой квартиры, где жили Милины двоюродные братья, вошедшие в тот возраст, когда дети начинают интересоваться собачками.