Алексей Баев - Введение в человечность [СИ]

Поначалу лаборатория взялась за работу серьезно. Тычков с двумя лаборантами, тогда еще студентами — Колей Чудовым и Сашей Огуречиным, ставил уникальные опыты, проводил невиданные досель эксперименты. В институт, с прямым направлением в лабораторию Тычкова, начали поступать солидные заказы от оборонщиков, сельскохозяйственников и пищевиков. Не знаю, Леша, какие такие работы они там делали, поэтому врать не стану, но факт остается фактом: работы эти были нужными, полезными и, что самое важное, очень смелыми. Мне почему-то всегда, когда я о бытности своей чрезвычайно недолгой научным работником вспоминаю, в голову один и тот же анекдот лезет. О том, что если скрестить ежа и змею, получится два метра колючей проволоки. Глупости это, конечно, но за полгода моей работы в институте, я так ни хрена и не понял, чем они там занимались. Ты уж прости меня.

Но сейчас речь о Тычкове, а не о моих глубоких познаниях в генетике. Так вот, Тычков написал тогда диссертацию по материалам своих экспериментов, которую с успехом защитил, став в двадцать четыре года кандидатом наук. Помог позже защититься и Коле с Сашей, выступив не только их научным руководителем, но и предоставив ребятам кучу материалов для исследований. В общем, все в институте, да и в министерстве Льва Макаровича знали и ценили. Но не любили отчего-то.

Внешность не презентабельная, так и Бог с ней, внешностью-то. Чай, не манекенша, чтобы круглой попой перед камерой водить, а научный работник очень серьезного ведомства. В общении нудный — так, не хочешь, не общайся. Дело-то знает свое, а это — главное. Но понимаешь, Леша, может, где на западе или, наоборот, востоке, за дела человека и любят. У нас же, как правило, совсем наоборот. Будь ты хоть сто раз бездельником, но если улыбнешься вовремя, прогнешься перед кем надо, пару словечек умных к месту вставишь — любовь (ну не любовь, конечно, а внимание) тебе обеспечена. А если кроме терминов научных выговорить ничего не можешь, противоположному полу внимания должного не оказываешь и за начальством с мягкой табуреткой и вытянутым языком не бегаешь — на хрен кому ты нужен. Точнее, нужен, конечно, но только как лошадь рабочая, на которой все остальные с удовольствием катаются. Ехать-то едут, а сахаром не балуют, одним овсом прошлогодним только и потчуют.

Из таких лошадок и был когда-то Лев Макарович Тычков. Блестящий ум, к сожалению, не мог компенсировать внешней неказистости и костноязычия. Противоположный пол Макарыча не замечал, а если и замечал, то только как ходячее недоразумение, не более. Начальство работой нагружало. И, чем лучше Тычков с ней справлялся, тем больше и сложнее задания сверху на него сыпались. Премии, конечно, были. Но что — премии? Когда начальника сектора взамен ушедшего на пенсию пердуна-бюрократа выбирали, Лев Макарович свою кандидатуру выдвинул, а выбрали его однокурсника, сынка партийного чиновника, который, мало того, что дуб дубом в их потоке слыл, он еще на коллег стучать куда надо не стеснялся.

Вот после тех самых событий и запил товарищ Тычков, поняв, что из дверей своей лаборатории ему носу не высунуть, докторскую не защитить, а личную жизнь устроить — и того сомнительнее. Запил Лев Макарович и обозлился на весь белый свет. Правда, ребята — Коля с Сашей, к шефу хорошо относились, пытались поддержать его всячески, но тот начал вести себя совершенно по-свински, чем и друзей-приятелей от себя отвратил. Готовая докторская лежала мертвым грузом в сейфе, лаборатория, которой перестали поручать важные задания, погибала, а Лев Макарович быстро спивался и медленно сходил с ума. Вызывали его к начальству, выговоры делали за систематическое пьянство, но турнуть из института вроде как серьезного повода и не находили. Нехай, мол, живет себе, сверчок запечный. Добра никому не делает, но и худа от него, опять же, нет никакого.

Когда я в лабораторию попал, она уже в упадке была. Тычков ребят гонял мебель таскать, снег чистить, за водкой для себя. Да куда угодно, только не по работе непосредственной. Ну, они и начали его тихонько ненавидеть. Боялись, правда, чувствовали, что завлаб злопамятным становится, кабы не натворил гадостей каких. Поэтому неожиданное избавление от ставшего обузой Макарыча восприняли как манну небесную, хоть и на вкус прогорьклую. Меня единственного, наверное, из нас троих совесть особо не мучила. Я ж не знал тогда этой грустной истории. Но, с другой стороны, нельзя человека любить за одно лишь его славное прошлое и былые добрые дела. Тем более, что гадостями и пакостями дела эти покрылись точно пуленепробиваемым брезентом, если таковой где-то имеется. Все с участью шефа смирились. Давно, надо отметить, готовы к подобному повороту были и знали, что если не психушка, то наркологическое отделение по Макарычу сильно скучает. В общем, коллективная депрессия в затяжную стадию войти не успела.

Лев Макарович, попав в психбольницу с диагнозом «белая горячка», понял свое положение сразу, как только протрезвел. И решил с ним — этим самым положением — начать бороться. Прежде всего, надо было себя менять. Для начала — пить приказал себе завязать совсем и бесповоротно, даже обещание на листочке написал. На вопросы врача о явлении говорящей колбасы посмеивался, мол, чего в угаре не привидится и что только в состоянии алкогольного опьянении не почудится. Короче, стал в клинике примерным пациентом, и его через минимальный срок — сорок пять суток — выписали. Естественно, в институт Тычкова обратно не взяли. Да он и не просился, понимал все прекрасно. Зашел однажды в лабораторию в конце рабочего дня, когда одна Наталья там сидела, взял из сейфа свою диссертацию, да и свалил в неизвестном направлении, напоследок больно ущипнув лаборантку за руку. Наташка на следующий день нам рассказывала, так никто ей не поверил. Знать, твердо решил бывший завлаб жизнь свою изменить, коль с женщинами заигрывать начал.

А через полгода, когда я уже в лаборатории числился, Николай передал со слов академика нашего, что Тычкова взяли на работу в министерство. Эвона где выплыл, в самой Москве, в нашем главке! Мелкой сошкой, конечно, но все-таки. Кто бы мог подумать? Еще через пару месяцев слух дошел, что Лев Макарович докторскую защитил и к министру в замы по науке попал, но никто тогда этому не поверил, настолько нелепой информация показалась. И снова, ни слуху — ни духу.

Теперь же — на тебе, как гром среди ясного неба! Академика давно на пенсию отправить грозились, поэтому новость фурора не произвела. Но тот факт, что в его кресло усядется бывшее посмешище всего института, ветеран дурдома, которому колбаса говорящая мерещилась, а ныне доктор наук Лев Макарович Тычков, вдохновения среди научных работников не вызвал. Все, особенно начальнички, ходили по учреждению, как головой в воду опущенные. Понимали, что время репрессий надвигается. И каждый, кто гадость в свое время Макарычу сделал, поступок свой, должно быть, припомнил, испугался.