Валентина Сидоренко - Замыкающий [сборник litres]

За шесть лет Наталья стала забывать прежнего сына, не гляди, что отсиживает рядом, сорок минут электричкой, и каждый месяц она к нему с полными сумками едет. У детей лишний кусок отнимает, а Володьке сбережет. Видела его часто, а привыкнуть к такому уже боится. Заматерел сын, грубый стал, появилось в нем что-то ухватистое, не прежнее, страшное. Ругается через слово, иной раз при матери такими матами завернет, аж сердце холодеет. Сейчас Наталья и не знает, как встречать его таким. Сын ли он ей теперь. А сын, сын. Куда деваться – сын. Покатилась жизнь Володькина. Переломалась. Галька Кривошеева, та недавно ехидно высказала – теперь ему от тюрьмы нет дороги. Так в ней и помрет. Раз пошла колесить кривая, он жить честно не будет.

«Чтоб тебе самой детей не видеть, не нянчить их, не радоваться над ними. Век тебе с чужими мужиками пробиваться. Помирать будешь, тварь никудышняя, чтоб тебе воды кружки, хлеба кусок никто не подал. Гниль человеческая…»

Не сказала так, подумала, пришла домой – и в огород к заплоту, и плакать не может. Так сдавило сердце, так сперло, вот нет силушки. Потом уж каялась, что так кляла. Ей, Гальке-то, и так не сладко, катится, как сухой лист по ветру. Ни детей, ни семьи. Полынь ненужная.

И все деньги тянет Володька, знает, что детей полон дом, а тянет. Последний год как с цепи сорвался. То задолжает, то проиграет, то проворуется. Из карцера не вылазит. Наталья уже в трех местах убирает. Она всю жизнь уборщицей. На прошлой неделе приходил какой-то мордастый, восемьдесят рублей отдала. Женьке на пальто берегла. А все равно теперь тянуться ей на Володьку до смерти. От него, может, все, кроме родной матери, отвернулись. На то и мать.

Деньги она передает вот так, через незнакомых людей. Уже привыкла, как уж они там работают – но знает, до Володьки все доходит. И в письме намекает – мол, привет передали, и на свидании скажет – порядок.

Парень, чуть пригибаясь, словно крадучись, снял шапку, сел на краешек стула.

– Чего он опять? – глухо спросила Наталья.

– Проигрался.

– Денег не дам, – неожиданно для себя резанула она. – Хватит сосать-то меня, не дитя он, не маленький, должен понимать, у матери без него табун… Много надо-то?

– Шестьдесят, – нехотя ответил парень.

– Не дам. Все! Нету моего терпения! Так и скажи ему. Закрылась лавочка. Вот если бы у меня была такая машина… Тебя как звать-то?

– Толя.

– Вот, если бы, Толенька, у меня была такая машинка, повертела бы я ручкой, она и нашлепала бы мне сколько надо. А нет ее у меня. Я вот своим горбом наворачиваю. Болеешь, не болеешь, а вставай и иди.

Наталья понимала, что зря она распинается перед чужим парнем, нету ему до того дела, но уже не смогла сдержаться. Жалко ей было денег. Честно сознавала, жалко. Ведь как в прорву идет, и какие деньги, почти основная часть семейного заработка!

Парень равнодушно смотрел в потолок, потом встал и спросил:

– Так и сказать – нету?

– Так и скажи – нету. Все. Выдохлась, мол, мать, – отрубила она и отвернулась к окну, утирая слезы фартуком.

Парень надел шапку и вышел.

«Тоже ходят, – обиженно подумала она на него, – стыдно сказать, на чем экономлю, молоко раз в неделю покупаю. Юлька вон дойная. Ей каждый день не только молоко, сливки надо, – ожесточенно думала она, залезая в свой тайник в шкафчике, – тоже мое дитя, кровное». Парня она догнала уже за оградой. Сунула в его глубокую ладонь две двадцатипятерки.

– Ты ему, гляди, не передай, что я тут болтала, – строго сказала она парню. – Придет, сама все скажу. – Она еще долго смотрела вслед чужому, ходульно ступающему по снегу…

Заходя в избу, она быстро прихлопнула дверь, чтобы не входил холодный воздух, и увидела Семена. Долговязый, согнутый, он заглядывал в кастрюли, почесывая костлявой пятерней тощий голый бок.

– Проспался, – недовольно бросила Наталья.

– Ты, мать, что-то давно лепешек не пекла.

– Я вам напеку скоро. И напеку, и настряпаю. Вот сойду в могилу. – Наталья всхлипнула. – Скоро уж вгоните…

– Чего опять стряслось?

– А ничего. Что меня спрашивать. Ты – отец, сам должен знать!

– Ну, разошлась, – примиряюще протянул Семен и, зевая, отошел от печи. Он еще хотел что-то сказать, но в это время в широко распахнутую дверь с Витенькой на руках осторожно вошла Юлька и, вытирая о половичок ноги, сердито начала:

– Я говорила вам, вчера надо было идти. А сейчас они не принимают перед праздником.

Наталья злобно грохнула кастрюлей.

– Зря только ходила, – капризно, словно виноваты родители, протянула Юлька. Потом за ней в дверь въехала коляска, ее катил Сергей. Он снял шапку, поставил толстый кожаный портфель на пол, спокойно поздоровался.

– Каждый день повадился, – неожиданно брякнула Наталья, – и в будни… будто дома работы нет.

– И в праздник приду, – раздеваясь, равнодушно ответил Сергей. – Как живете-то?

– Отсюда не выводишься, а как живем, не знаешь, – не останавливалась мать. – Лучше-то не живем.

Сергей, старший ее, первенец, похож на отца. Как все мальчики в доме, он белобрысый и рослый. Мать помнит, что у него, как и у Семена, всегда холодные острые пальцы.

– Лида-то здорова? – с подвохом спросила Наталья.

– Здорова, мать, – хорошо понял ее сын. – Молода, здорова. Привет шлет тебе. Вопросов нет?

– Что ж ты ее с собой не берешь! Ей, поди, обидно?

Сергей нехотя поморщился, не желая больше говорить об этом, и перевел разговор на другую тему:

– Карапуз-то ваш как?

– А чего ему сделается? Юльке вон делать нечего, так она прет его по больницам. Мучает мальчишечку только. Простудит, тогда повоет. Не спит, видишь ли. Да ему и положено не спать. Он же не такой, как Семен, тот сутки дрыхнет, а мальчонка разве сможет всю ночь? Он же нежный, слабенький. Смотрела бы я, как вы спите, да не спите. Только бы по больницам таскала. Одна забота.

– Большого вреда не принесет, – холодно поддержал Сергей сестру и забарабанил пальцем по колену.

Наталья подозрительно посмотрела на колено и твердо поджала губы.

– Когда свой-то будет? – глухо осведомилась она.

– Будет, – оборвал мать Сергей и отвернулся к окну.

– Жениться еще не успел, а уж на сторону косишь. Думаешь, все с рук сходит. Вот, мол, мы какие умные, как хотим, так и воротим – оглянешься, поздно будет. – Она хотела зло бросить: не нагулялся еще, кобель.

Но Сергей резко повернулся, коротко и холодно предупредил:

– Мама…

Слова застряли у нее в горле. Наталья словно за долгие годы вновь увидела сына. Сергей высоко, небрежно облокотившись, сидел на стуле, легко, по-городскому закинув ногу на ногу. На нем был дорогой черный костюм. По-модному острый, хорошо отглаженный ворот привычно отлагался наверху. Кисти рук длинные, ухоженные, умело сцепились у колен. Он сильно напомнил ей молодого мужа, но зрелая молодая сила, сытость, уверенность, что-то сильное, холодное, чуть свысока, чего никогда не было в Семене, различало их.