Элис Макдермот - Девятый час [litres]

Мы носили наверх чайные чашки и блюдца. Мы носили наверх ее скудный ужин, небольшие мисочки с чем-нибудь протертым: супы и яблочное пюре, манную кашу со сливками. У себя на третьем этаже она, моргая, смотрела на нас с кровати или из кресла, ее лицо всегда было припудрено, хотя нам тогда казалось, что это не пудра, а оно просто припорошено пылью.

И рядом стояли монахини из конгрегации Малые сестры бедняков. «Какие вы добрые дети!» – говорили они, когда мы приносили или уносили поднос для старушки. Среди них была и сестра Жанна. Наша любимица.

Мы хорошо их знали, этих малых сестер бедняков, монашеский орден, в который намеревалась вступить наша мама, пока (как любил говаривать отец) не передумала. Они были с нами, когда мы болели: просыпаясь поутру, мы чувствовали на лбу или на щеке их прохладные руки, смотрели воспаленными глазами на серьезные лица под белыми двурогими чепцами, а монахини вставляли в открытые рты термометры и напоминали не прикусывать стекло. Они словно парили вокруг наших кроватей, поправляя, подтыкая, подтягивая чистыми руками, пока скомканные за ночь одеяла и простыни не преображались в нечто чистое и прохладное.

Мы помнили долгие вечера, когда возвращались домой из школы, клали руку на стеклянную ручку облезлой задней двери и заставали посреди кухни черно-белый маяк – монахиню-сиделку, которая молча прикладывала палец к губам, потому что наша мать опять ушла в затененную комнату, чтобы «заспать» то, что они называли «ее меланхолия».

В те дни они приезжали на такси, пока их облачение не изменилось и новый чепец не позволил им видеть достаточно, чтобы самим водить машину. Наш отец спешил на улицу, чтобы заплатить водителю.

Годами мы считали, что в их присутствии нет ничего необычного. Годами мы считали, что малые сестры бедняков являются в каждый дом всякий раз, когда заведенный в нем порядок нарушает кризис или болезнь, всякий раз, когда нужно подменить Ту, Кого Нельзя Заменить.

Больше всего мы любили сестру Жанну. Тогда она была уже старухой. Ростом ниже нас, она походила на ребенка в монашеском облачении. Когда она заваривала нам чай, то обязательно подогревала к нему молоко, а в саквояже у нее всегда лежала упаковка вкусного сухого печенья – с тех пор мы так и не сумели найти такое в магазинах. Помнится, оно было покрыто шоколадом и с тонкой прослойкой клубничного джема, пахнувшего летом.

Когда она с нами говорила (не всем малым сестрам бедняков общение с детьми давалось легко), в ее голосе всегда звучала смешинка («Глупости ведь все это, правда?»), и мы никогда не знали, заставит ли нас ее фраза благоговейно замолчать или ее голос вдруг поднимет уголки губ в улыбке и мы увидим, что под белым чепцом и черным платом она сотрясается от смеха.

Она могла сказать: «Я знала вашу мать еще до ее рождения. Совсем как знаю вас».

Она смешно коверкала слова, что приводило нас в восторг. Она давно покинула Бруклин и теперь жила в доме престарелых, который сестры держали на Лонг-Айленде, но не как пациентка, а как помощница. Хотя, наверное, сестра Жанна была такой же старой, как те, за кем она ухаживала.

Сестра спросила нас:

– Кто самый тупой мальчик у вас в классе?

И постучала себя по лбу, покрытому россыпью веснушек. Она коснулась своего белого нагрудника между двумя линиями цепочки, на которой висело распятие.

– Потому что Господь вложил знание в вас еще до вашего рождения, понимаете? Чтобы вы знали, что он справедлив.

Свои фразы она часто заканчивала этим «понимаете?», почти как голливудский гангстер. И это тоже приводило нас в восторг.

Сестра Жанна рассказала, что сначала хотела вступить в совсем другой орден (он тоже назывался «Малые сестры»), но отправилась по неверному адресу. А когда пришла, сестра Сен-Савуар просто пожала плечами и заметила: «На все воля Божья».

Сестра Жанна сказала: «Я знала вашу мать еще до ее рождения, потому что нас познакомила сестра Сен-Савуар».

Она объяснила: «Никто за ней не посылал, но она все равно явилась. Это было чудо, понимаете? Бог увидел, где она нужна. Произошел несчастный случай с газом. Бог увидел вашу мать и нужду вашей бабушки, и потому объявилась сестра Сен-Савуар».

Мы сидели за обеденным столом в долгие послеполуденные часы, когда следовало вести себя тихо, потому что маме нужно «заспать свою меланхолию» или двоюродная бабушка Роуз отдыхала у себя наверху. Время года могло быть любое: за спиной у сестры Жанны яблони в цвету или мельтешение крупных снежинок.

Она сказала нам:

– Когда умерла сестра Сен-Савуар, разлился чудесный запах роз. Сестра Сен-Савуар на мгновение открыла глаза, а ведь она много дней их не открывала, потом снова их закрыла и вздохнула. Это был очень глубокий вздох. Но не усталости, понимаете? Не печали. Я бы сказала, это был вздох удовлетворения. А после показалось, будто в комнату внесли тысячу роз – специальной доставкой. Мы словно на мгновение перенеслись в то место, куда отправилась ее душа. Почувствовали его дыхание. Точно на миг открылась дверь, только чтобы впустить ее, а все мы, кто еще застрял здесь, на земле, увидели его мельком. Ведь только малый проблеск и способны снести живые. Только эту малость небесной красоты мы и можем снести. – Подняв глаза к потолку, она сказала: – Знаете, она не для меня. Та красота. Ну, да неважно. Вот вы ее непременно увидите. И ваша старая бабушка тоже.

Долго ли с нами прожила двоюродная бабушка Роуз? Несколько недель, месяц, возможно, два? Однажды теплым днем мы пришли из школы, а гостевая комната оказалась пустой. В тот день мама, которая чувствовала себя хорошо и сновала по дому, открыла окна, чтобы впустить свежий ветер. Шевелились белые занавески, матрас стоял голый.

Позднее отец объяснил, что, поскольку у нашей мамы слабое здоровье, поскольку у нее склонность к меланхолии, они сочли за лучшее, чтобы свои последние дни старая бабушка Роуз провела в доме престарелых. Там умеют обеспечить особый уход, сказал он. Домом престарелых управлял еще один монашеский орден, не наши малые сестры бедняков, число которых уже тогда сокращалось. А епископ уже тогда положил жадный взгляд на их величественный монастырь.

Нам сказали, что двоюродная бабушка Роуз уехала провести последние дни в доме престарелых, которым управлял тот самый орден, куда едва не вступила сестра Жанна, орден, который специализировался на уходе за стариками, чья жизнь подходила к концу. В городке под названием Валгалла.

– Ну надо же, какое название! – сказал наш отец. – Если это не верный знак, что она попадет на небеса, – добавил он, удовлетворенный, что его долг перед старухой исполнен, – то уж и не знаю, какой был бы вернее.