Ульяна Колесова - Колдун

— Они мягче и теплее верблюжьего одеяла, — пробормотала она.

Павел поцеловал Агриппину в ухо и шепнул:

— Я знаю, что ты ведьма. Также мне ведомо, что ты искусна в вязании. Но я всё равно согласен взять тебя в жены, потому, что ты никогда не найдёшь той пряжи, из которой можно сплести мою смерть.

Уснувшая было Агриппина, открыла глаза. Павел смотрел на неё своим правым глазом, в котором совсем не отражалась его улыбка. Это выглядело так, будто лицо его было наспех составлено их половинок двух разных лиц. Агриппину рассердило это несоответствие.

— Все мы смертны, а раз так, для каждого найдётся подходящая пряжа, — буркнула она. Павел расхохотался и снова склонился к уху жены.

— Ладно уж, скажу тебе по секрету, — обведя острым языком её ушную раковину, продолжил он, — Чтобы связать мою смерть, тебе понадобилось бы сперва собрать всё мое время, затем спрясть из него нить длиною в тысячи лет, и только потом приступать к вязанию. Но ты не успеешь собрать моё время, потому что твоё собственное — намного короче.

Павел сел в кровати, по-турецки скрестив ноги, и раскурил трубку.

— Знаешь, дорогая, тебя не должно это волновать, потому что я избавлю тебя от того, чего ты больше всего боишься и дам то, что тебе необходимо, и что ни один из твоих мужей не смог тебе дать. За что все они и получили по заслугам.

— Откуда ты знаешь, что мне нужно, и чего я боюсь?

— Женская душа — как остров, с какой бы стороны не дул на нем ветер, он всегда дует с моря. Ты боишься старости.

Павел перелез через Агриппину и оказался справа от неё. Теперь на женщину ласково смотрел густо-золотой левый глаз мужа.

— Кто ты? — тихо спросила она.

— Если хочешь, можешь считать меня колдуном, — Павел подмигнул Агриппине. Она вдруг увидела, что на теле мужчины стали проступать неясные письмена, немного похожие на арабскую вязь.

— Что это, тайные заклинания? — спросила женщина, проведя пальцем вдоль мужниного плеча.

— Всего лишь мои любимые сны. Если записать их на собственной коже, сны будут возвращаться снова и снова.

— Прочти мне хотя бы один из них.

— Не получится, душенька. На этом языке можно только писать.

— Так не бывает. Что же это за язык?

— Язык изнанки твоих собственных мыслей, о которых ты даже не догадываешься до тех пор, пока не заснёшь. Записать их можно тоже только во время сна, останавливая его время от времени.

— А не надоедает ли тебе смотреть одни и те же сны?

— Как может надоесть то, о чем совершенно не помнишь? Это только кажется, что человек может протащить свой сон в явь. На самом деле сон в тысячу раз больше, чем ты думаешь. В твоём бодрствующем сознании остаются только несколько чешуек с его шкуры, которые прилипли к твоим векам.

— Как же тогда он помещается в моей голове?

— А кто тебе сказал, что сон существует в твоей голове? Это голова твоя находится внутри сна. Утром он просто выплевывает её обратно на подушку.

В эту ночь Агриппине приснилось, что они с Павлом — дряхлые старики, которые спят в двухместном гробу всё в той же спальне Павла, возле разинутой львиной пасти камина. Во сне Агриппина видела себя и мужа как бы со стороны, вернее, сверху. Седые кудри Павла были такими длинными, что стелились по полу, огибая гроб спиралью в семь завитков.

Наутро Агриппина совершенно не помнила, что ей снилось, осталось только ощущение чего-то странного и приятного. Она поднялась с кровати и подумала, не сменить ли ей гостиницу, уж больно жестким оказался матрас, спина и бёдра ныли, в голове будто застоялся и скис вчерашний ветер.

Выглянув в окно, Агриппина передумала. Окна ее гостиницы выходили на уютную городскую площадь, освещенную утренним солнцем. Вчера вечером, когда Агриппина прибыла в этот город, было уже темно, и она была слишком утомлена поездкой, чтобы разглядеть окрестности.

В центре площади плескался фонтан, а за ним была видна вывеска симпатичного кафе. Распахнув оконные створки, женщина с удовольствием втянула аромат ореховых пирожных, доносившийся из кафе, и поняла, что ужасно голодна.

Вспомнив, что сегодня день её пятидесятилетия, Агриппина вздохнула, затем открыла чемодан из крокодиловой кожи, достала из него платье цвета граната, туфли на закрученном каблуке и перстень с окаменевшим змеиным глазом.

Выйдя из дверей гостиницы, Агриппина зацепилась кольцом за выступ на дверной ручке. Перстень соскочил и зазвенел по ступеням крыльца…

«Любовь, которая ежедневно не возрождается, ежедневно умирает» — Халиль Джебран.