Думитру Попеску - Избранное

— Что нового в селе? — спросил наконец солдат. Звали его Тебейкэ.

— Все по-старому, — ответил Спердя, поплотнее запахиваясь в тулуп.

— Братья мои домой не вернулись?

— Не вернулись, болтают, будто их и в живых нет… Или без вести пропали… И о тебе слух прошел, что тебя убили, — сказал Спердя, не называя его по имени, потому что не знал, который это из семи сыновей, прижитых стариком Тебейкэ со своей первой женой. Он всегда с трудом различал братьев, даже днем. Впрочем, их путало все село. Никто не называл их «Тебейкэ», называли «Семь братьев». Семь братьев — Ион, Георге, Николае, Василе, Думитру, Букур и Флоря. Кто из них сейчас правил лошадьми, Спердя сообразить не мог. Всех их он крестил, был посаженым отцом у них на свадьбах, крестил и их детей. Но Спердя не спросил, который же это из братьев, он не хотел злить солдата: еще тот подумает, будто Спердя его забыл.

— Стало быть, пришла на меня квитанция, — засмеялся Тебейкэ. — Э-эй, пошли! — И он привстал.

Кони взяли быстрее. Тебейкэ, чтобы согреться, притопывал, будто плясал на месте сырбу, и кони пытались приноровиться друг к другу.

— Здранга, здранга, — подпевал и приплясывал Тебейкэ, как делал когда-то, чтоб кони бежали рысью, но сейчас они плохо узнавали его голос. — Э-эй, лодыри! — И он начал легонько похлестывать их вожжами по брюху.

Песок был влажный, но дорога уже подсыхала, и кони шли легко.

«Ничего нового, значит», — подумал Тебейкэ, втягивая в грудь сырой, холодный воздух.

Воздух ему не нравился, он был слишком насыщен туманом, и от него во рту словно появлялась оскомина. Он представлял себе приезд в село совсем иначе — в жаркий полдень, с хмельным от ленивого, тяжелого солнца воздухом. У брода, возле кладбища, он снимет зеленый мундир, сбросит фуражку, прыгнет в воду и отмоет всю въевшуюся в кожу пыль, потом подплывет к илу, понюхает его, зароется в него лицом так, что вылезет оттуда черный, как сатана, и опять вымоется — чтоб уже совсем исчез запах винтовки. Но сейчас ночь, стоит туман, и ему холодно, и кони уже не узнают его и не спешат поскорее довезти в село.

— Выходит, думают, что я умер, — сказал Тебейкэ, опускаясь на сундучок.

— Тебе и крест поставили на кладбище, — проговорил Спердя, нашаривая в карманах семечки. — Поставили всем вам один крест и написали на нем ваши имена.

— Должно быть, на семь крестов не хватило денег! Это все чушь, крестный… Был у меня на военной службе дружок, вернулся он домой, а там все считали его убитым… Дело было в воскресенье, все ушли в церковь… Ключ от дома на прежнем месте он не нашел и отправился в церковь, за своими… Поп как раз читал за упокой его души… «Женикэ Молдавану», — возгласил поп. «Здесь!» — как гаркнет Женикэ, он совсем позабыл, что уже не в армии. Все в церкви как захохочут! Никто не испугался, не принял его за оборотня… Все обрадовались, только поп позеленел, потому что Женикэ испортил службу — все высыпали из церкви и пошли к Женикэ домой…

— Случается, — сказал Спердя, лузгая подсолнухи и выплевывая шелуху за борт повозки.

И подумал о сыне и о батарейках для карманных фонариков. Спердя открыл лавку, а фонарики раздобыть было трудно. У сына отыскался какой-то приятель, торговавший фонариками на «черном рынке». Сын уехал два дня тому назад, и Спердя не понимал, почему его нет и сегодня вечером. «Нашел себе небось какую шлюху!» — думал он, разгрызая семечко.

— Дышло покривилось, — сказал Тебейкэ. — Из-за этого кони плохо везут, не идут как следует. Я сделаю новое, прямое, как свечка. Да, дышло — оно много значит…

— Да, — подтвердил, чтобы не молчать, Спердя.

«Черта лысого сделаешь», — захотелось ему сказать, да неохота было заводить ночью в повозке ссору. Может, у этого дурня в котомке оружие, и кто его знает, на что он способен. В особенности если услышит, что уже два года, как повозка не его, что он, Спердя, купил и повозку, и коней. И еще три погона [11] Земельная мера, приблизительно 0,5 гектара. земли из их надела купил. Только зачем все это говорить ему сейчас, огорчать его, пусть лучше дома сам разберется со своими.

— Ну, как там, на войне-то? — спросил он, чтобы солдат не подумал, будто его ничто не интересует.

— Ну как… Забот нет, ешь, спишь, ни тебе пахоты, ни жатвы.

— Жалко, что ей конец.

— Куда как жалко, — насмешливо, с расстановкой произнес Тебейкэ.

— Ишь, ты какой гладкий стал.

— Чем собою землю кормить, лучше уж самому жирку поднабрать, — скривив губы, ответил Тебейкэ.

— Подвезло тебе, повидал белый свет, города, страны, села, баб… С немкой какой не пришлось переспать?

— Не очень-то времени у меня хватало на баб…

— Много поубивал народу?

— Тс-с-с! — сказал Тебейкэ. — Тихо! — И, натянув вожжи, остановил коней. — Слушай! Не слышишь?

— Что там слышать-то?

— Слушай… Дикие гуси… Куда это они летят? Слышишь, как перекликаются?

— Да ну их к черту!

— Нет, не скажи!.. Прислушайся… Жаль, нельзя их увидеть: небо темное. Слышишь? Давно я их не слыхал… Сколько месяцев? Я тогда был в одном городе, ходил вечером в патруле… Кажется, в ноябре это было, в начале… А может, весной? Не помню… Над городом летели дикие гуси и гоготали… Точно от страха вскрикивали, этак коротко… Пролетали шеренгами над городом, но их не было видно. И кричали, но никто их не слушал, не обращал внимания… «Куда же они летят?» — спросил я себя. И вспомнил, что у нас дома, когда гуси летят на юг, значит к морозу. Начинают лить дожди, холодные, со снегом… А когда гуси летят на север, теплеет. Гуси летели тогда над городом, а люди выходили из театров, из кино и не слышали их… А они летели на юг и кричали, и их не было видно… Точно от страха вскрикивали, этак коротко…

— В этом году в поймах гусей было мало. Я подстрелил всего пару…

— Прислушайся, на север летят. Теперь потеплеет, завтра разгонит туман, солнце выйдет… Слышишь? Посмотри, вон там они должны быть… А сейчас как будто над нами. Много-много… Слышишь? Я их вижу…

— Мерещится тебе. — Спердя вырвал у него вожжи, хлестнул лошадей кнутом, и они двинулись. — Поехали, есть охота, да и ты, поди, по жене соскучился…

— Верно… Сделаю ей еще пятерых ребят, пусть будет семеро. Семь братьев — столько, сколько нас было. Пусть вместе выходят на хору, пусть сами составят хору, когда станут друг подле друга, чтоб закружилась хора, чтоб пошел дым коромыслом…

— Так и вы делали…

— Мы были дуралеи. Думали, что ничего не надо, кроме хоры… И потасовок. Мы, когда брали в руки колья, все село колотили. Вот почему мы были дуралеи, а теперь дошли до того, что нам всем один крест поставили. Я своих детей научу другой хоре. И тебе больше не крестить ни одного, пусть не вырастают жадными вроде крестного.