Джеймс Парди - Я — Илайджа Траш

— Зовите меня мимом, если хотите, ведь за все годы своей художественной деятельности я никогда не видел такой первобытно-царственной наружности, как у вас… Дорогой Белами, будь так любезен, уйди в декламаторскую, — обратился он к пианисту, который слегка ухмыльнулся, но не взглянул на меня и вышел.

— Скажите на милость, что привело вас сюда сейчас, когда, как вы слышали, вечерние концерты прекращены…

— Я приехал издалека… из Алабамы, — сказал я, запинаясь.

— Вы из такой же Алабамы, как и я, — возразил Илайджа Траш. — Вникните в суть моих слов, — он постучал меня по колену после моих бурных возражений. — Вы посланы судьбой. Вы должны были познакомиться со мной, а я — с вами. Тысячи лет назад мы с вами были уже знакомы. И через много лет после того, как мы сбросим плоть и кровь этого недостойного существования, под гнетом которого томимся теперь, мы с вами познакомимся снова. Едва услышав ваш голос, я мгновенно понял, что вы — новый человек в моей жизни.

Теперь я смотрел на его лицо с меньшим головокружением, хотя мне чудилось, будто звуки произносит не человек, а картина. Казалось, нет ни черепа, ни самой кожи, а слова изрекает какая-то плавучая слипшаяся масса из туши для ресниц, румян, зеленой краски для волос, черных зубов и шевелюры, похожей на комок перьев в брошенном вороньем гнезде.

— И впрямь из Алабамы, — продолжал он обмахивать мне лицо. — Вы, разумеется, пришли по объявлению, которое я поместил в газете, — прошептал он, а затем поднялся и встал у большого концертного фортепьяно.

— Я пришел, — начал я, перейдя на его язык уже сейчас, хотя должен был сделать это позже, — я пришел просто познакомиться с вами, мистер Траш.

— Илайджа, — поправил он, и теперь, когда он стоял, я заметил, что тело его выглядит реальнее, чем лицо, несмотря на то, что на Миме был роскошный эксцентричный костюм, который, подобно лицу, казался просто нарисованным.

— Все, что вы говорите, западает мне прямо в душу, — пробормотал Илайджа Траш и начал едва заметно сучить ногами, после чего я понял, что он и впрямь танцор.

Наконец встав, я протянул ему письмо от Миллисент Де Фрейн и сказал лишь:

— Это моя рекомендация.

Подобно внезапной перемене погоды в открытом поле, когда неожиданно налетевшая туча почти мгновенно закрывает солнце и на неподготовленного странника обрушивается дождь с градом, его лицо вмиг исказили глубокие морщины, которые придали ему больше сходства с плотью, но наверняка испугали бы любого, кроме меня, и, завопив так, словно я пронзил его ножом, он воскликнул:

— Проклятый наемный обманщик! Ты пришел от той подлой мерзавки! Не оправдывайся. Вставай и убирайся. Слышишь? Убирайся! И навсегда исчезни из моей жизни!

Бисерные шторы раздвинулись, и из-за них вышел пианист, правда, на сей раз, скорее, испуганный, нежели властный, а Илайджа принялся рвать рекомендательное письмо от Миллисент Де Фрейн:

— Уходи сейчас же, смазливый наемник, или я вызову полицию.

Но я, вытолкнув из комнаты пианиста, подошел к Илайдже Трашу, забрал у него последние клочки бумаги, вручил их ему обратно (во всяком случае, бо́льшую часть) и спокойно сказал:

— Я пришел, чтобы остаться, Илайджа. Какая разница, кто нас познакомил? Мы встретились, и я — к вашим услугам. Приказывайте мне что угодно, но только не уйти из вашей жизни.

— Ради всего святого, ты настоящий? — воскликнул он и расплакался, хоть я и предположил тогда (но теперь так не думаю), что он ломает комедию.

— Взгляни на меня, — сказал он, — и объясни, что ты настоящий. Успокой меня.

Белые предлагали мне свою страсть и раньше, но ни один из них никогда не предлагал мне иллюзию наряду со сновидческой учтивостью и заботой на фоне комедиантства, излившегося на меня теперь. На миг мне показалось, что я откажусь от своей дорогостоящей привычки, которая и привела меня в мир Илайджи Траша и Миллисент Де Фрейн, и стану лишь его, ну и, пожалуй, ее пленником. Но на сколько хватит этой белой доброты даже столь зыбкого свойства? Не сменится ли она, как всегда, обманом, изменой и порабощением?

— Ты понимаешь, что это значит, когда кто-то каждую минуту плетет против тебя интриги? — Илайджа рассказывал о «растленной» Миллисент Де Фрейн. — Взгляни на те часы. Пока я показываю, ты слышал, как они тикнули сорок два раза, и за эти сорок два удара она придумала сорок два способа поставить меня на колени.

Во мне ли дело, в моей ли прошлой жизни, расе или в чем-то еще, но все, что он сказал, я счел правдоподобным, и как только глаза мои привыкли к его виду, он показался мне, — да, я думаю, с этого и началось мое безумие, — я нашел его красивым. Я не отверг его ласки, и он все время продолжал обмахивать меня пальмовым веером. Это было чудесное ощущение. Изредка я мельком замечал перекошенное лицо пианиста, когда он подглядывал за нами из-за бисерной шторы.

— Не обращай внимания на Юджина Белами. Он безобиден. Шипит по-кошачьи, но, как добрый полосатый кот, вскоре вновь начинает мурлыкать… — Повысив тон, он пробрюзжал: — Юджин, ты должен разучивать «Корнуолльскую рапсодию» [2] Мини-концерт для фортепьяно английского композитора Хьюберта Бата (1883–1945). . Я никогда не слышал столь дрянного исполнения, как в прошлый раз, а у меня уже десять пианистов ее загубили. Я хочу совершенства, черт возьми, а получаю уныло-сопливое телячье исполнение à la Белами.

— Если ты приехал из глубинки, стало быть, Алабама — весьма благодатный штат, — Илайджа Траш вновь заговорил своим обычным тоном, и поскольку он теперь обмахивал меня очень близко, из внутренних закутков моей одежды поднялось большое коричневое перо, похожее на живое существо: Мим без труда поймал его, а затем отложил веер.

— Из какого уголка земли оно прилетело? — воскликнул он с суеверным благоговением. — Белами! — Позвал в испуге, а затем пристально взглянул на меня, но решил, что лучше обратиться за помощью к пианисту. Тем временем меня охватила дрожь. Он не отрываясь смотрел на меня своими безумными индейскими зрачками. — Что означает это перо? — Спросил он. — Это ты принес его сюда, и если да, то с какой целью?.. Ты понимаешь, о чем я?

— В Алабаме даже непривычное становится привычным, — произнес я, и при этом у меня пересохло в горле, точь-в-точь как в тот раз, когда меня держали в полиции под слепящей лампочкой.

Илайджа Траш разразился очаровательным смехом — таким, как мне кажется, рассмеялся бы Купидон.

— Невозможно сердиться на такого милашку, как ты… Но одному Богу известно, что ты затеваешь… Я никогда не прощал никого столько раз, сколько простил тебя, а мы ведь знакомы всего пару минут. Ты приходишь от женщины, изо всех сил стремившейся меня уничтожить, оскорбляешь моего пианиста и врываешься ко мне без объявления. Ты ничем не показываешь, что знаешь о моей гениальности или хотя бы кто я такой, даешь мне подложное письмо, а затем, когда я обмахиваю тебя, точно раб, из твоей роскошной клетки красного дерева выпадает перо хищной птицы!