Джеймс Парди - Я — Илайджа Траш

Миллисент Де Фрейн, которая была молода в 1913 году, единственная владелица громадного нефтяного состояния, томилась от неизлечимого недуга — капризной безысходной любви к Илайдже Трашу, «миму, поэту и живописцу-модернисту», который, сгубив жизни бесчисленных мужчин и женщин, под конец и сам влюбился — «неприлично и даже непристойно» — в собственного правнука.

Попав в зависимость от своей привычки, я по глупости стал платным мемуаристом Миллисент Де Фрейн, а поскольку я еще и чернокожий, она ценила меня особенно высоко: ведь в Нью-Йорке передо мной раскрывались многие двери, заказанные для белых.

Работа была тягостная, каким, наверное, бывает поедание эклеров и наполеонов по семь часов в день, но моя привычка (которую я подробно опишу позже) вынуждала меня ее выполнять. Хотя организм у меня крепкий, нервы все же слабые, и я никогда не знал толк в преступлениях или прибыльной каждодневной службе. Не отличался я и даром защитника собственного народа, хотя проживаю и, наверное, буду впредь проживать в отеле «Райские кущи Божественного Отца» [1] Божественный Отец (Джордж Бейкер, ок. 1880–1965) — афро-американский духовный лидер. Его паства выкупила для своих нужд несколько отелей в Нью-Йорке и других городах США. — Здесь и далее прим. пер. . Рискуя навести читателя на мысль, будто этот рассказ — обо мне, я позволю себе заметить, что восхищаюсь насилием и мятежным духом своих нынешних «собратьев» (хотя само это слово и вызывает у меня ухмылку), но могу жить и оставаться лишь таким, каков я есть: отчаявшимся, но умиротворенным. Вероятно, будь я посветлее (во время первого моего визита в «Сады Арктура», студию Илайджи Траша, он грубо сказал мне: «Вы — цвета спелого баклажана!»), — я бы, возможно, страдал меньше. Единственная моя страсть — моя привычка, и моя теперешняя задача — зарабатывать на эту привычку, излагая подвиги Илайджи под диктовку его «наперсницы» Миллисент де Фрейн. Сей рассказ ни по языку, ни по содержанию не придется по вкусу современной эпохе, и по этой, равно как и по другим причинам, я беззаветно за него принимаюсь.

Так как я — чернокожий, белые прощают мне все, и, возможно, это еще одна причина, почему мне доверили рассказ, до которого бы не унизился белый писатель, изо всех сил стремящийся к благородству и звонкой монете. Мне позволительно быть сколь угодно низким, и оправдание всегда наготове. Это не касается лишь Миллисент Де Фрейн.

Она недолюбливала род человеческий, не говоря уж о чернокожих, и, похоже, заботилась лишь о том, чтобы я исполнял ее желания. Я был признан «годным» благодаря своему неизменному, летаргическому, оцепеневшему отчаянию. Она была женщина прямая и откровенно выразила удивление тем, что я не «пахну». Мне кажется, она огорчилась. Обладай я запахом, она бы могла быть со мной собраннее. Позднее Илайджа косвенно поправил ее, когда, лишь для вида поцеловав меня, сказал:

— Альберт, от вас пахнет, как от ночного мотылька, которого я однажды раздавил у себя на груди много лет тому назад в Небраске.

Поскольку меня весьма утомляет борьба за поддержание своей привычки, я с радостью проводил время в компании таких престарелых особ, как Илайджа и Миллисент. Они давали мне отдых, а мне нужно было только слушать с притворным вниманием. Внимание мало-помалу пробудилось — и даже интерес. Разумеется, я записывал все, что они говорили мне. Да, заинтересовав меня, насколько это вообще кому-либо под силу, эти «нереальные» старик и старуха практически добились своего. Хотя обывательский мир решил бы, что они выходят за рамки приличий, я считал, что они устраивают меня почти на все сто.

— Я трудная, невыносимая женщина, — начала Миллисент тем удушливо-знойным июльским днем, когда мы сидели в ее квартире на Пятой авеню. Она не позволила установить кондиционер и держала окна закрытыми. Словно для того, чтобы усилить мой дискомфорт, она закутала шею мехами, которые изредка приподнимала, как бы почувствовав ледяной сквозняк.

— Я никогда не работала с человеком вашего цвета кожи, — начала она, рассматривая мой галстук. — Честно говоря, вы — не тот, кого бы я выбрала, будь у меня возможность выбирать. Но я в отчаянии. Все другие мемуаристы меня подвели. Они оказались жалкими обманщиками — все до единого. Я не говорю, будто рассчитываю на вас, заметьте. Ничего подобного. Но у меня будто рухнула надежда. Что-то в вас почти внушает оптимизм. Хоть и не до конца. Если не справитесь — не бойтесь. Вам щедро заплатят, точно вы и впрямь закончили мемуары… Теперь перейдем к вашим обязанностям. Я хочу, чтобы вы прежде всего слушали меня. Я перескажу вам всю его жизнь, а вы запишете событийную канву. Затем я отправлю вас шпионить за ним. Да-да, шпионить. Узнать, с кем он дружит, с кем встречается и как дела у ребенка, которого он называет Райским Птенчиком: его правнука… Это наше яблоко раздора. Я не хочу, чтобы он любил этого мальчика… Но первым делом вы должны ознакомиться с «Садами Арктура» — его танцевальной студией и театром… Я содержу его там больше тридцати лет, понимаете?

— Почаевничайте со мной, — Миллисент заговорила брюзгливо-властным тоном, и неуклюжая костлявая шведка внесла блестящий чайный сервиз. — У нас только с лимоном, — пояснила Миллисент, когда Нора протянула мне очень тонкую, изящную чашку, украшенную незабудками.

— Полагаю, я — единственная важная особа, которая сейчас не на берегу, — она заглянула в огромный настенный календарь. — Думаю, вы не боитесь скверного соседства, в противном случае скажите сразу, и я найму для вас телохранителя. Хорошо, значит, не боитесь. Я подняла вопрос о телесных увечьях, поскольку Траш живет в том районе острова Манхэттен в нижней части Десятой авеню, который, как я понимаю, во времена добрых профессиональных преступников назывался «Адской кухней». Сегодня можно было бы с полным правом переименовать так весь город, ведь среди живых нет никого, с кем стоит считаться.

— Теперь перейдем к стратегии! — воскликнула она, приказав Норе налить мне еще чашку чая.

У меня на лбу выступили капли пота, и я почувствовал интерес, отвращение и удивление Норы, пока она подсыпала мне прелестного китайского черного чая.

— Разве нельзя вытереть ему лицо салфеткой? — сказала Миллисент служанке. — Он весь взмок в этот знойный день, хотя, как ты заметила по его лицу, он родом оттуда, где люди поклоняются солнцу. Что ж, все мы так или иначе страдаем от жары, этого нельзя отрицать, кем бы мы ни были… Теперь перейдем к вашей задаче. Вы говорите, что не боитесь головорезов, — замечательно. Тогда вы должны пойти в «Сады Арктура», где расположена его студия. Возьмите это подложное письмо, хоть он и поймет, что это я написала или велела написать его. Здесь просьба о том, чтобы он сделал ваш портрет: наиболее хитроумный способ проникнуть в его студию. — Я положил письмо в нагрудный карман пиджака. — Он пишет портреты ради карманных денег, ведь в жаркие месяцы танцевальные концерты отменены, и даже зимой они приносят в час по чайной ложке. Теперь, Альберт… кстати, у вас есть фамилия?