Елена Колина - Толстовский дом

В том же году была готова теоретическая часть.

– Фирка, все. Илья уже практически кандидат. Я как научный руководитель свою часть сделал. Остались расчеты – я сделаю расчеты за пару месяцев, и можно оформлять диссертацию, – сказал Кутельман.

– Правда? – переспросила Фира, не веря своему счастью.

– Конечно, правда.

Кутельман солгал. Он не «сделал свою часть как научный руководитель», он полностью написал Илье диссертацию. Сделал для него, как говорили в научных кругах, «рыбу» – черновик. Пожалуй, в данном случае даже не совсем рыбу, рыба – это все-таки набросок, основа, а это был готовый текст, в который, как в упражнении из учебника по русскому языку, Илье нужно вставить подходящие слова. Подходящие слова – результаты расчетов эксперимента. Но Фире об этом знать не нужно – Фира гордый человек, подаренная диссертация ей ни к чему. Она хочет, чтобы Илья был умный, талантливый, успешный, целеустремленный, вот он и подарит ей такого Илью.

Эксперимент Илья должен вот-вот закончить.

– Я беременна, – сказала Фира.

– Но как же?.. – нерешительно спросила Фаина, стараясь поймать в Фириных глазах сигнал, что ей делать – поздравлять, сочувствовать?

– У меня уже есть направление на аборт, в следующий вторник в больнице, двадцать пятого октября.

Нет, не поздравлять. Но Фира дала понять, что и сочувствовать не нужно.

– Я возьму отгул. Заберу тебя из больницы и побуду с тобой, – предложила Фаина. – Но все-таки как же это?.. У тебя ведь есть шарики!

Подруги предохранялись одинаково – таблетками аптечного изготовления в форме шариков. Масляный шарик размером с большой леденец нужно было засунуть в себя за десять минут до полового акта. Трудность заключалась в том, что необходимо было отмерить точное время – именно десять минут, не больше и не меньше, в противном случае изготовители не отвечали за результат. Был и еще один неприятный момент – шарик, очутившись внутри, немедленно начинал бурно пениться, пена, как вулканическая лава, выбрасывалась на мужа, и – как завершающий любовный аккорд – приходилось отстирывать от простыни жирные масляные пятна. Но все остальное – презервативы или диафрагмы – было еще хуже. А от гормональных таблеток, как считали обе, у женщин растут усы.

– Шарики? Они закончились, – рассеянно объяснила Фира.

– Закончились, уже? Мы же с тобой вместе покупали, – удивилась Фаина.

– Ну… уже закончились, – улыбнулась Фира и прошептала: – И, кроме того, Илюшка ненавидит шарики. Говорит, что у этой пены жуткий вкус.

– При чем тут вкус?.. Он что, ест шарики? – небрежно пошутила Фаина и вдруг покраснела, догадавшись и не веря своей догадке. – Что?.. Ты хочешь сказать, что он… что вы… что у вас… он что, тебя – туда?! Но это же… негигиенично! – Фаина смущенно оглянулась по сторонам, как будто кто-нибудь мог услышать, о чем они шепчутся. – Это же неприлично, неприлично это делать и говорить об этом неприлично… Зачем ты мне об этом говоришь?!

Фира улыбнулась, – ну прости, прости…

– Но, Фаинка, нам скоро сорок, можем мы с тобой за сорок лет один раз поговорить об ЭТОМ?

Им было «скоро тридцать пять», но, крутясь в колесе «семья-работа-дом-семья-работа», они так давно были взрослыми и чуть усталыми женщинами, что «скоро сорок» не было кокетливым преувеличением. Но они что же, ни разу не говорили о сексе?

Ну, конечно, говорили, много раз в детстве про «откуда берутся дети» и один раз после Фириной свадьбы. Фира наутро заглянула к Фаине в соседнюю комнату и сказала: «Ты не представляешь, какая я счастливая…» Фаина отвела глаза и смущенно спросила: «Будете одни завтракать или все вместе… со мной?» Фира отвела глаза и смущенно ответила: «Мы пока не будем завтракать…»

– У нас с Илюшкой как будто снова медовый месяц, – сказала Фира, – я как будто заново его увидела и опять влюбилась. Я ведь уже думала, что он никогда ничего не добьется, а он… Он СМОГ. …У нас все, как раньше. Нет, даже лучше, намного лучше! …Это странно, да?

– Нет, я понимаю. Любовь – это не только влечение, это прежде всего уважение, – кивнула Фаина.

Кутельман не сказал и Фаине, что фактически написал Илье диссертацию. Она бы не рассердилась, не вскрикнула возмущенно «зачем ты тратишь свое время?!», это вызвало бы лишь ее благодарность. Он не сказал ей из-за той же неловкости – ему не нужна благодарность, ему не нужна ничья благодарность, он просто хочет видеть, как Фира счастлива, как она по-новому красива и опять влюблена.

– Знаешь, я думала… может быть?.. Только представь – еще один Неземной… а может быть, девочка… – Фира улыбнулась какой-то не своей улыбкой, робко. – …Но Илюшка молчит, значит, я сама должна решить. А что тут решать – сейчас никак нельзя ребенка. У нас скоро защита.

Кажется странной несопоставимость – на одной чаше весов ребенок, РЕБЕНОК, а на другой кандидатская степень. Даже не научный результат, не научный итог всей жизни, не важное для человечества исследование, а всего лишь защита кандидатской диссертации в намеченный срок. Как математик, даже как школьный учитель математики, Фира знала – недопустимо сравнение разноименных величин, нельзя производить операции с разноименными величинами, например, складывать кроликов и галоши. Но, когда речь о себе, о чем-то очень для себя важном, никто точно не знает, что именно нельзя сравнивать, ЧТО кролики, а ЧТО галоши. И хотя общий закон – чем больше жертвы, тем мизерней результат, известен каждому, не раздумываешь, не велики ли жертвы, просто мечтаешь о результате, просто хочешь…

…Через год Илья не защитился. Фира немного сердилась на Кутельмана – он же научный руководитель, и у него аспирант не может защититься!

Фира пыталась говорить с Кутельманом, спрашивала требовательно: «Эмка, ну как? Эмка, ну что там у него?»

Постепенно, не сразу, что-то неуловимо изменилось. Спрашивать стало неприятно – они друзья, и Эмка нисколько не гордится, но все же сама ситуация – он профессор, а Илья незащитившийся аспирант, двоечник, – вынуждала ее говорить с другом как с начальником.

– Но, Фирка, я не могу произвести расчеты того, чего нет! Я же не могу сам сделать эксперимент… – виновато объяснял Кутельман и еще что-то дополнительно бормотал – «я подумаю», или «я посмотрю», или просто «я вот… сделал все, что мог… да». Фира наконец поняла – думать ему было не о чем, смотреть не на что, он сделал все, что мог, – да. А Илья не сделал ни-че-го.

С Фирой произошло то же, что с бегущим к автобусу человеком, которому подставили подножку, – а автобус последний. Она споткнулась, полетела на землю, разбила нос, поднялась и, утирая кровь, побежала дальше. Возникал естественный вопрос: что же Илья читал вечерами, неужели у него, как у двоечника, в научную книгу был вложен детектив? А где он задерживался, когда, приходя вечером домой, уставшим голосом говорил «нужно было кое-что с установкой»… Неужели он врал ей, как двоечник учительнице: потерял тетрадку, сломался будильник, учил, но забыл… Нет, не может быть!