Елена Колина - Толстовский дом

Без Дневника я бы не смогла пережить все ЭТО. Единственное чувство, которое я испытываю каждый день с девяти до трех, это страх. По средам и пятницам до пяти.

Хотя, возможно, я и с Дневником не смогу ЭТО пережить.

Перед началом уроков нужно сдать тетрадь с домашним заданием по алгебре. Это я могу, у меня все списано с Левы. Страшно, что слишком хорошие решения.

На уроках страшно, что вызовут к доске и нужно объяснить, как я решила.

Тут главное следить за взглядом учителя. И вдруг сморщиться и резко поднять руку, как будто мне срочно нужно в туалет.

Поэтому я и не подружилась ни с кем из мальчиков. Как можно завязать отношения с лицами мужского пола, которые уверены, что у меня хроническое расстройство желудка?

Контрольные по математике в этой школе каждый день! Это гнетущий страх, замораживающий кровь! Вдруг Лева задумается и забудет прислать мне решение?

Кроме гнетущего страха – атмосфера. Атмосфера – вот что мне не подходит.

Люди в этой школе делятся на группы:

1. Гении, как Лева. Им нужно решить все другим способом.

2. Способные. Хотят решить больше задач. Им важно, сколько задач кто решил.

3. Обычные. Каждый день слышат: «Вы хотите остаться в школе?» Живут под страхом, что выгонят, и учатся как звери.

4. Я.

Ни с кем из девочек я не подружилась.

Кроме меня, никто не списывает. Списать никому не нужно, нужно решить. Как будто это соревнование, как будто если не выиграешь – умрешь! Никто не дает списать (Лева не в счет). Никто не просит списать (я не в счет). В этой школе выводят специальную породу людей, которым важно добежать до финиша, а кто упал по дороге – черт с ним. Эта порода мне не подходит. Мы разные, как жирафы и козявка. Козявка, конечно, я.

Дома не менее страшно, а даже более. Папа забыл, что обещал мне помогать. Иногда он спрашивает, что мы сейчас проходим. Он сердится, что я не могу правильно ответить, бьет тетрадкой по столу, а кажется, что хочет не по столу, а по морде. Мой милый тихий папа. Совершенно вышел из себя, выяснив, что я думаю о теории графов. Но я перевела разговор на Леву, и папа отвлекся. Хитрость – это последнее прибежище человека, загнанного в угол.

Моя система «списать – выскочить в туалет» работает. На родительском собрании меня не ругали. Леву ругали за поведение – он как с ума сошел, а меня не упоминали, как будто меня нет в списке живых. Мама очень мной гордится. Говорила кому-то по телефону: «Таня учится в физматшколе… Да-да, в двести тридцать девятой. Она, конечно, не олимпиадная девочка, но вполне справляется… Да, конечно, у нее все-таки математические гены…»

Ребенок станет успешней, если переживет унижение и осуждение?

Я переживаю унижение каждый день в школе. Я переживаю осуждение от мамы. Когда мое сочинение заняло первое место в районе, мама меня не хвалила. Она сказала: «Не воображай, что это твой успех, это всего лишь школьное сочинение». Когда я хорошо сыграла на концерте в музыкалке, она сказала: «Это всего лишь концерт для родителей в районной музыкальной школе». Она не покупает мне джинсы, а я принимаю это со смирением. Она воплощает во мне свою мечту – математика и скрипка, как будто она прирожденный китаец!

Мой рассказ «Моя мама китаец», мой дорогой рассказ, последний, 23-й вариант, был заново упакован и исчез за почтовой конторкой.

Когда может быть ответ? Может быть, нужно было отправить рассказ в журнал «Мурзилка», а не в «Юность»? Шутка.

Я слышала, что в «Юности» отвечают всем, если отказ, просто пишут «не подходит». Если мне напишут «не подходит», я не перенесу публичного позора. А непубличный позор я смогу перенести. Поэтому никто не знает, что я послала рассказ, даже Лева, даже Алена с Аришей и Виталик. Родители тем более не знают и не узнают никогда, особенно мама.

Когда можно начинать ждать ответа? Когда, когда, когда????????

Наверное, через месяц или три.

А вечером мы с Аленой вышли из дома (собирались в «Титан» на «Москва слезам не верит», в третий раз) и – ой! Ой-ой-ой! Попали прямо в толпу.

У нас в соседнем доме, на Рубинштейна, 13, в бывшем Доме самодеятельного творчества, куда я ходила на елку, рок-клуб – единственное место в Ленинграде, где можно играть рок. Перед концертами на нашей улице всегда как сегодня, на тротуаре и на мостовой сотни людей, они похожи друг на друга, с длинными волосами и во всем джинсовом, рваном, с заплатами. И милиция.

В этой толпе атмосфера как будто все знакомы, общаются, пьют пиво, поют и радуются. Мне в ухо кто-то крикнул «у тебя билет есть?», я оглянулась – симпатичный парень в рваных джинсах и бесформенном свитере. Я сказала, что у меня нет билета, он сказал «у меня тоже нет» и что приехал на концерт «Аквариума» из Москвы.

«Аквариум»!

Он пропел: «Я пел о том, что знал. Я что-то знал? Но, господи, я не помню, каким я был тогда. Я говорил “Люблю”, пока мне не скажут “Нет”, и когда мне говорили “Нет”, я не верил и ждал, что скажут “Да”».

А я договорила (петь я стесняюсь): «И, проснувшись сегодня, мне было так странно знать, что мы лежим, разделенные, как друзья…»

Алена брезгливо скривилась и прошептала мне: «Он грязный». Да нет же! Не грязный! Если бы Алена ехала ночью в общем вагоне, она бы тоже помялась.

Я сказала, что знаю, как ему попасть на концерт – во дворе тринадцатого дома черный ход, через него можно пролезть. Мы же здесь живем, все ходы знаем.

Вдруг кто-то в толпе закричал: «Басиста “Аквариума” повязали!»

Я немного испугалась – все орут, милиция шныряет со страшными лицами. Милиция начала сгонять толпу на тротуар; все, кто с билетами, стали протискиваться к входу, а безбилетные ринулись во двор, к черному ходу. Он сказал: «Девчонки, увидимся на концерте», – и побежал. У него из кармана выпала согнутая пополам тетрадка. Я ее подняла, но он уже исчез, растворился в толпе, и я осталась с его тетрадкой.

Я хотела отдать тетрадку, и мы с Аленой тоже стали пробираться во двор, к черному ходу. С меня слетел мой любимый длинный шарф, я бросилась за шарфом, но шарф затоптали, и меня чуть не затоптали.

А во дворе мы его увидели! Он лез по водосточной трубе. Долез до второго этажа, толкнул раму и залез в окно. Молодец! Сообразительный! Это окно туалета, из туалета можно попасть в зал.

И все, он залез в окно, а я осталась во дворе, без шарфа и с его тетрадкой. Тетрадка в клеточку, за две копейки.

– Всего-то второй этаж… Ну ладно, я могу и дома послушать, у меня есть «Треугольник» и «Синий альбом», дома даже лучше… – сказал знакомый голос за спиной.

Знаете, кто это был? У черного входа рок-клуба? Возбужденный, как ребенок на елке? Дядя Илюша собственной персоной.

Дядя Илюша чуть не упал в обморок от зависти, что тот московский парень залез в окно. Дядя Илюша ведь не полезет по трубе, ему сорок лет.