Фэнуш Нягу - Восемнадцать дней

Было трудно понять, чего она хочет, да и разговоры эти были опасны, потому что солдаты сразу по голосу угадывали, что она молодая, и приставали к ней. Слетались, как мухи, и уговаривали ее выбрать себе одного из них.

— Забудь муженька-то своего, — говорили они. — Пока ты его найдешь, девонька, развей свою тоску с другим.

А она от стыда и обиды готова была провалиться сквозь землю, хотелось стукнуть их как следует. Знать ничего никто из них не знал, все говорили только одно — что сыты войной, что больше выдержать невозможно, что дошли до предела, и обязательно должно что-то произойти. Они не могли больше терпеть немцев и ругали их открыто, даже не остерегаясь, и она каждый раз поспешно убегала, дрожа от тревоги и надежды.

Бабушка, когда ее видела…

Нет. Она ничего ей не говорила. Не бранила, не укоряла. Только поднимала глаза и смотрела на нее. Смотрела пристально, долго, с неподвижным, равнодушным и пустым лицом, и глаза ее были тоже холодные и пустые. И сноха не могла этого вынести. Она падала, рыдая, в телегу подле ребенка, мечтая только покончить со всем, умереть. Но ей не удавалось даже выплакаться как следует. Рядом был ребенок. И свекровь.

Свекровь подходила к снохе, клала ей руки на плечо и требовала замолчать.

— Люди слышат, — говорила старуха, и Аникуца умолкала, глотая слезы и кусая до крови губы.

На десятый день пошел снег. Летели редкие хлопья, небо потемнело, похолодало. Они заторопились и в сумерках добрались до какого-то села. Но попали неудачно. Село было переполнено. Где бы ни спрашивали, везде получали один и тот же ответ:

— Нет места.

Сноха вела под уздцы лошадь дальше, к другим воротам, ребенок лежал в телеге один, укутанный в тряпье. Старуха стучала кнутовищем в ворота и просила:

— Нас две женщины с хворым ребенком, мы замерзли, позвольте переночевать.

Но везде ей отвечали одно и то же:

— Нет места, матушка. Ступайте дальше.

Дальше, дальше, но до каких пор? Жителям всех этих сел уже надоели беженцы, вши, болезни, они были сыты по горло. Возможно, вначале они и относились к беженцам по-человечески, широко открывали ворота и двери домов, приглашали их заходить и кормили. Но с тех пор прошло много времени, и людям все это осточертело. Слишком уж много проходило беженцев, и слишком уж они были нищие, голодные, оборванные. Какое бы ты ни имел доброе сердце, не мог же ежедневно выметать по утрам полчища вшей и с ужасом убеждаться, что муки на чердаке становится все меньше, а сена в стогах почти не осталось. Приветливые до тех пор лица хозяев мрачнели, хмурились, и на другой день ворота дворов были заперты на засовы, в ранних сумерках спускали собак с цепей, и никто не отвечал на раздававшийся всю ночь стук в ворота. Такая уж сложилась жизнь, и беженцы поступали бы точно так же, окажись они на их месте. И все-таки надо было что-то делать, необходимо было найти какое-то пристанище на ночь, на улице оставаться было невозможно.

Бабка стучала в каждые ворота, и где-то на окраине села их наконец пустили в избу.

Лошадь они завели в полуразвалившийся сарай, укрыли попоной, бросили ей охапку соломы, выпрошенной у хозяина, и вошли в дом.

Малыш лежал на руках у матери, посинев от холода. Им дали место, и Аникуца пристроила сына к теплу на приступке печи, развернула из тряпок, а потом уж потихоньку разделась сама. Только тогда она подняла голову.

На полу был расстелен слой соломы, сверху брошено рядно, на котором лежали три солдата. Хозяин, худощавый мужчина без руки, сидел на скамеечке перед печкой и разговаривал с ними. Бабушка тоже разделась, сложила вещи в уголок и теперь молча стояла, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, осматривая все холодными, пустыми глазами.

Ее подозвали поближе к печке.

Хозяин подал ей табуретку, она подошла молча и села.

— Откуда будете? Куда идете? — спросил хозяин и, не дождавшись ответа, повернулся к солдатам, продолжая с горечью: — Вышибают людей из дому, гонят по дорогам. Не знают, какие можно еще причинить муки несчастным людям.

Солдаты ничего не ответили, только посмотрели на него, а один выругался, приподнялся и стянул с правой ноги ботинок.

— Эту войну мы выиграем, когда у меня новая рука отрастет, — продолжал хозяин и, тоже стянув жесткие ботинки, прошлепал босиком к кровати.

Кровать была большая, занимала вместе с плитой и печью половину дома. И кровать, и лежанку занимали дети самого разного возраста. Хозяин отодвинул одного к стене и улегся.

— А где тебя покалечили, дядя? — спросил солдат, который выглядел помоложе других.

Хозяин уселся поудобнее рядом со спящими детьми, поскреб пяткой ногу об ногу и нехотя ответил:

— На посиделках! Ты что, сам не знаешь где? Чего зря спрашивать?

Бабушка вздрогнула, будто что-то в ней перевернулось. Она подняла голову и спросила:

— Не серчайте на старуху, родненькие, там, откуда вы идете, не встречался ли вам Девятнадцатый пехотный полк из Дорохоя?

Солдаты посмотрели на бабушку, затем на сноху, которая застыла около ребенка, будто этот вопрос оглушил ее, и смущенно замялись.

— А почему ты спрашиваешь, мамаша? — спросил один.

— Еще одна глупость! — хмыкнул однорукий. — Почему, почему? Неужто так трудно догадаться?

— Нет, мамаша, — ответил второй солдат. — Через Дорохой мы проходили, но про этот полк не слышали.

Бабка резко повернулась к ним спиной, и лицо ее опять стало холодным и отсутствующим.

Сноха опустила глаза. Ослабевшими руками она инстинктивно прижала к себе спящего ребенка и принялась качать.

— Вот такие-то дела! — заключил коротко хозяин. — Не дай господи человеку столько терпеть. А сейчас спать!

Но тут выяснилось, что в избе всем лечь негде. Женщины пришли последними, и для них места не хватало. На полу растянулись солдаты. Можно было бы еще примоститься на лавке, у стены под божницей, но она была такая узкая, что с нее легко было свалиться во сне. Хозяин с кучей отпрысков и женой занимали кровать и печь.

— Ребята, надо бы вам в сени пойти, — сказал он.

— А мы-то радовались, думали, что поспим ночь по-барски, — недовольно проворчал один из солдат, но двое других, переглянувшись, стали подниматься с пола.

Самый молодой, красивый парень, с тонкими забавными усиками, улыбнулся, лукаво поглядывая на сноху, и любезно поклонился.

— Прошу вас! — пригласил он. — Пока места не остыли!

Женщина почувствовала его пылающий взгляд, который обжег ее, и молча поблагодарила робкой улыбкой.

— Возьмите, ребята, соломы со двора, постелите на пол, — благожелательно разрешил хозяин. — Если хотите, — добавил он, — можете открыть дверь. Все равно здесь слишком жарко, а нас тут полно, как бы нам не задохнуться в этой кочегарке.