Фэнуш Нягу - Восемнадцать дней

Он рос, зная очень мало о городском мире за пределами зоопарка. Возможно, поэтому в дни, когда было много посетителей, ребенок становился нервным, необычно мрачным и необщительным, как звереныш. Со временем он изучил все повадки обитателей зоопарка. Тех, которые не подпускали его к себе, он уважал, не показывая, что боится их. Но ему были не по душе гиены, змеи, волки, шакалы — подлые и злобные существа, которых он обходил, бормоча себе под нос трансильванские ругательства, услышанные от отца. С бенгальским тигром Пандитом он говорил, сохраняя дистанцию, зато двое детенышей Сьерры, злой и плаксивой львицы (единственного в зверинце льва застрелили по приказу начальства) стали товарищами его игр. От Сьерры Филипп держался на разумном расстоянии, как, впрочем, и от бизона Ретезата и бегемота Вэлэтука. Орангутанг Сократ, как назвал его ветеринар, был то драчливым, то меланхоличным, зато многочисленное семейство яванской обезьяны Маргиолы считало Филиппа своим, правда слишком облезлым, хилым и поглупевшим от общения с людьми, от которых он взамен свободы передвижения среди клеток приобрел нестерпимый запах и привычку есть вилкой.

Со временем Филипп подружился и с кондором. И отец был вынужден смириться с их дружбой, словно поняв, что между двумя существами — хищной птицей, вызывавшей лишь страх, и хрупким худым ребенком установилась таинственная непостижимая для посторонних связь.

Кондор так привык к Филиппу, что принимал теперь пищу, принесенную только им. Это выводило сторожа из себя. В глубине души он ненавидел хищника и, опасаясь его капризов, собирался навесить на клетку крепкую цепь и замок, чтобы кондор не вздумал как-нибудь попробовать крепость своего клюва на хрупкой головке его сына.

Но ему не удалось привести свой план в исполнение, так как в тот день, когда он решил замкнуть навсегда клетку кондора, в зоологическом саду произошла непредвиденная история. Как раз когда сторож собирался отослать Филиппа куда-нибудь подальше, к клетке подошел какой-то бородатый субъект.

— Чем вы тут занимаетесь? — спросил он.

Только тогда Цып-Цып заметил, что за спиной бородатого стоит еще один человек помоложе, в руках которого был съемочный аппарат.

— Да так, всем, чем придется, — уклончиво ответил сторож, искоса поглядывая на человека с аппаратом.

— А если точнее — что вы здесь делаете?

— Да я уж сказал: присматриваю и ухаживаю за животными. А к чему вам это?

— Нам нужен этот кондор.

Сторож оперся по-пастушечьи на палку и ответил лукаво, улыбаясь, как человек, которому не часто выпадает случай поболтать:

— К чему он вам — ведь есть его нельзя, да и яиц он не несет, потому как орел, а не орлица. И дома его не удержишь, очень уж свежинку любит. Вот ежели чучело из него сделать. Но только имейте в виду, что придется набраться терпения, потому что живут они ужас как долго. Этого, я думаю, лет сто назад поймали, да еще столько же протянет, — солгал Цып-Цып.

— Ладно. Ладно, — оборвал его бородач. — Сколько за него возьмешь?

— За кого?

— За кондора.

— Вы, видно, адресом ошиблись, сударь. Здесь не птичий рынок, и это не курица. Вы только посмотрите, как он на вас глядит — огнем полыхает. И потом, что значит возьмешь?

— Сколько стоит?

— Так вы, значит, покупаете этаких птичек?

— Покупаем.

— Вот у меня есть верблюд. Хотите, покажу… Староват, правда, но, ежели вам все одно, для чучела подойдет.

— В бутафорской есть верблюды, — вмешался оператор. — Нам они не нужны. Это кинорежиссер, — продолжал он, показывая на бородатого. — Фильм делает, художественный, полнометражный, широкоэкранный. Вам известно, что это за штука?

Цып-Цыпу пришлось по душе обращение на «вы».

— Да, — с готовностью ответил он. — Четыре раза смотрел «Хатари». Это он делал?

— Ну довольно, — оборвал разговор бородатый. — Скажи лучше, с кем нам поговорить.

— О чем?

— О кондоре.

— Он не продается.

— Тогда возьмем напрокат, всего на один день, пока снимем нужный кадр, а потом вернем.

— А вдруг улетит?

— Не улетит, мы его привяжем.

— Чем?

— Нейлоновой нитью. Поднимется, насколько отпустит.

— Оборвет.

— Не сможет, ведь я сказал тебе, что нить нейлоновая.

— Такой любую оборвет… Но вы все-таки сходите к администратору. Может, и позволит. А как вы его вынесете?

— Это уж твоя забота.

— В самом деле? Я еще не сдурел, чтобы с такими возиться.

— Двести лей заработаешь, дружище, — стал соблазнять его оператор. — Будешь статистом. Нарядим тебя.

— Ни к чему мне это. Взгляните на эти когти, клюв… Только сынишка мой сможет вытащить его из клетки. Одного его слушается.

— И сынишку нарядим. Тоже сотнягу подкинем. Сколько лет парню? — спросил оператор.

— Девять.

— Детям только по пятьдесят лей. Таков тариф. Маловато, конечно, но искусство требует жертв. Позови его! — приказал оператор.

— Дадите и ему сотню, тогда доставим птицу как миленькую, куда вам угодно. Но смотрите, чтобы нитка была покрепче, лучше бы даже проволока или еще что-нибудь в этом роде, иначе ничего не выйдет. И пусть вам дадут машину с решеткой, не на спине же мы его поволокем. Где вы хотите снимать?

— В горах, километрах в ста отсюда, ведь это королевский кондор, где же его еще снимать?

И в самом деле, только Филиппу удалось выманить кондора из его клетки. Он заманил птицу в переходный вольер из толстой проволоки, какими пользуются, когда выгоняют на арену дрессированных львов. Кондора подталкивали сзади, пока он не попал в зарешеченный фургон зоопарка. Лишь после того как шофер запустил мотор, птица начала биться, охваченная паникой. Филипп следил за ней в окошечко в задней стенке кабины. Он сам был напуган и вместе с тем радовался этой прогулке в неведомое. Впервые мальчик уезжал так далеко от дома. Ему хотелось побывать в горах, которые он еще ни разу не видел, и неожиданное путешествие со всеми его хлопотами возбуждало его любопытство.

Впереди неслась машина кинематографистов, за ней грузовик с кондором. Филипп сидел между отцом и шофером, то и дело оглядываясь на своего крылатого друга, которому поездка в горы, по-видимому, не доставляла никакого удовольствия. Птица не отрываясь смотрела на бесконечную асфальтовую ленту шоссе, вылетавшую из-под машины как раз под решеткой фургона, и это беспрерывное движение одурманивало ее. Но во время остановок, когда к машине сбегался народ, чтобы поглазеть на запертую в ней заморскую птицу, кондор приходил в ярость и бился о железные двери, дребезжавшие, словно в них бросали булыжниками.

Когда дорога стала подниматься по отрогам Бучеджь, кондор прижался грудью к решетке и стал глядеть на далекие горы, словно они воскресили в его памяти что-то давно забытое, скрытое в глубине изначальных инстинктов и разбуженное теперь чистым горным воздухом. Горы были невысокие, мрачные, почти ничтожные по сравнению с теми, которые смутно, как в тумане, вспоминались ему. И все-таки это были горы, оседланные лесами, со скалистыми, окутанными тучами вершинами, испещренными кое-где пятнами снега.