Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

Выслушав ответ, она захихикала. Видимо, водолаз сказал ей какую-то сальность. Она повернулась к тем двум, у помпы на баркасе-тапочке. Они заработали в быстром темпе, как гребцы на галере, накачивая теплый воздух в красный резиновый шланг, который опускался в воду рядом с черным телефонным кабелем.

Немки тоже следили за происходящим, облокотившись на веревочные перила. Помощник крановщика разглагольствовал теперь о том, что в теплых морях спускают под воду сразу двух водолазов: один охраняет другого от акул, но в Черном море такой необходимости нет.

Цыганка больше не разговаривала по телефону. Она рассматривала корабль.

— А почему на нем столько женщин? — спросила она хмуро, положив руку на рычаг телефона.

— Это горничные, — ответил толстяк. Вытащив из портфеля салфетку, он громко высморкался.

— Понятно. А что, дома у них дел нету?

— Может, и есть, но погулять-то охота, имеют же они право людей посмотреть и себя показать. — Толстяк выбросил салфетку.

— Да пусть их, — милостиво разрешила цыганка, внимательно разглядывая немок. — А с чего это они белые такие, — удивлялась она, ни к кому не обращаясь, постукивая по бедрам тяжелой телефонной трубкой. — И мужики у них тоже белые. Был у меня один такой… Тоска смертная…

Чернявый парнишка в рубашке навыпуск пробивался сквозь толпу на набережной, крепко зажав в руке сигареты. Вскочив на баркас, он сильно качнул его.

— Слоняешься неизвестно где, — обругала его цыганка, схватив за чуб. Парнишка мотал головой, следуя за движением ее руки. Потом цыганка залезла к нему под рубашку и стала чесать спину, приговаривая при этом:

— Кожа у тебя, как у бабы. Ладно, хватит, катись-ка отсюда, — турнула она его. Одним махом парень преодолел полоску воды, отделяющую баркас от причала, и затерялся в толпе.

Солнце скрылось в облаках неожиданно, как и появилось. Цыганка взглянула на небо, держа в руке незажженную сигарету. Один из двух мужиков, работающих у насоса, вскочил, чиркнул несколько раз огнивом с длинным масляным фитилем и поднес красный огонек к сигарете. Потом спрятал огниво в карман, вернулся к насосу и продолжил работу.

Цыганка снова переговаривалась по телефону с водолазом, дымя прямо в трубку. Похоже, разговор не носил служебного характера. Она обводила толпу, собравшуюся на набережной, отсутствующим взглядом и чему-то улыбалась, открывая в улыбке широкие, щербатые зубы.

Последняя труба завязла в тине, и, пока водолаз ее искал, он взбаламутил воду до такой степени, что она стала похожей на кофейную гущу.

— Lisel, willst du spazieren gehen? [5] Лизел, не хочешь прогуляться? (нем.) — крикнула немка с набережной.

— Nein, nein, ich muss mein Kopf waschen [6] Нет, нет, я должна вымыть голову (нем.) . , — ответила другая, наклонившись над перилами.

— О чем это они? — спросила цыганка.

— Одна зовет другую прогуляться, а та отказывается, потому что собирается мыть голову, — быстро перевел толстяк с портфелем.

— Женщина есть женщина, — высказалась цыганка.

В этот момент на поверхности появилась последняя труба. Заскучавшие было зеваки оживились.

Помощник крановщика крикнул цыганке-диспетчеру:

— Ну, наконец-то все! Это последняя?

— Последняя, — подтвердила цыганка, следя за движениями лебедки.

Солнце снова вышло из-за облаков и запалило во всю свою весеннюю силу. На этот раз облака широко распахнулись. Свинцовая их полоса удалилась к горизонту, за море. День обещал быть погожим. Водолаз поднимался на поверхность. Я заключил сам с собой пари. «Если он молод, — загадал я, — встречусь сегодня с Летой. Если стар…» Сам того не желая, я сплутовал, но догадался об этом лишь позже. Разве мне не достаточно было видеть, как разговаривала цыганка с водолазом? Он тяжело поднимался по лесенке на баркас, вода ручьями стекала со скафандра. Когда он ступил на палубу, суденышко заходило из стороны в сторону, ударяясь о шины причала.

Двое у насоса перестали кричать и разглядывали толпу.

— Коко! — восторженно приветствовал водолаза помощник крановщика.

Водолаз ничего не слышал. Он успел лишь стащить резиновые перчатки и бросить их на палубу. Руки у него были сбиты до крови, он развел их в стороны и расставил ноги, ожидая, когда с него стащат скафандр.

Цыганка-диспетчер поставила телефон, вытащила из ящичка ключ и подошла к нему. Она разговаривала с ним, приблизив лицо к стеклу шлема. Руку она положила ему на грудь, туда, куда для балласта были привешены два груза, похожие на два свинцовых сердца, связанные веревкой. У нее сейчас было такое же выражение липа, как тогда, когда она чесала спину парнишке, притащившему сигареты.

Я сделал свою ставку и теперь ждал. Рядом с водолазом цыганка выглядела малюткой: ей приходилось вставать на цыпочки, чтобы отвернуть ключом один за другим все болты шлема. Это тянулось утомительно долго, особенно если сравнить процесс снимания шлема с тем легким жестом, каким снимают шляпу с головы. Когда наконец водолаз обеими руками поднял над головой помятый шлем, как король корону, я увидел, что волосы у него белые как снег.

— Коко! — Помощник крановщика захлебывался от переполнявших его чувств. Водолаз повернул голову к причалу и неуверенно улыбнулся. Он был хорош собой — седой как лунь, но по-юношески дерзкий и смелый, таким на роду написано оставаться всегда молодыми. Они похожи на саму жизнь, вечно юные и умудренные опытом. Я вспомнил звездное небо, каким его увидела Титания. Я вспомнил Гюнтера, каким я его себе представлял там, в комнатенке на втором этаже бывшего Морского банка и каким он мог быть сегодня, если бы Лета сумела вникнуть… Я вспомнил и Барабора: на какой глубине и по какому дну жизни бродит этот неугомонный водолаз?

Из порта я ушел. Солнце светило победно, день утвердился в своей майской ясности.

Я снова принялся бродить по улицам и почувствовал, что здорово проголодался. В молочном баре я перекусил двумя стаканами простокваши с хлебом. Потом на тихой улочке с цветущими абрикосовыми деревьями я встретил немых. Два молодых парня что-то с жаром доказывали друг другу. Пройдя еще немного, я увидел целую компанию немых, которые направлялись в ту же сторону, что и два первых. На перекрестке стоял дом, похожий на вагон. Он был увит засохшим плющом и огорожен железной решеткой. В узкие щели между прутьями были вставлены рейки, чтобы скрыть двор от посторонних взглядов. У дома-вагона собралось несколько человек, которые переговаривались жестами с кем-то по ту сторону ограды. «Сегодня не иначе как День немых — подумал я. — И впрямь, почему бы им не иметь своего дня. А меня угораздило попасть к ним как раз в этот день то ли на праздник, то ли на съезд». Я подошел к дому-вагону и увидел в его окнах девушек. Их руки мелькали, как крылья ветряной мельницы: молодые люди спешили договориться о свидании. Я свернул налево и пошел по маленькой улочке, ведущей к окраине, разглядывая по пути дома и цветущие сады. В некоторых громко стучали колонки, когда качали воду, в других сохранились старые глубокие колодцы. Я брел по тротуару, заглядывая за заборы. Хозяева выходили к воротам и провожали меня взглядом. Почти на самой окраине, за которой начиналось зеленое поле, я встретил какую-то старуху. Голова ее была закутана платком, она разговаривала сама с собой и направлялась к полуразрушенному колодцу посреди двора, старому деревенскому колодцу с деревянным срубом под навесом, желобом для воды и воротом, на который когда-то накручивалась цепь, теперь же ни цепи, ни ручки у ворота не было. Продолжая ворчать, старуха открыла маленькую дверцу в срубе забитого колодца, и оттуда выкарабкался черный, чумазый поросенок.