Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

В темной кухне Тереза улеглась на лавке и разговаривала с Яношем и Арпадом, забравшимися на старую широкую деревянную кровать.

— И долго он у нас пробудет?

Яношу не понравился жесткий тон дочери. Он знал, что может, если нужно, усмирить ее криком и руганью, но он не всегда решался на это. В подобных случаях Тереза несколько дней подряд упорно молчала, и у Яноша становилось горько на душе. Он не заговаривал с ней первым, потому что дети должны уважать отца и задабривать его, если тот на них разгневан. Тереза не просила прощения, как когда-то просил он у своих родителей, но, очевидно, под влиянием Арпада или, быть может, раскаиваясь (чего никак нельзя было заметить по ее лицу), начинала предупреждать его желания, делать то немногое, что, как она знала, могло доставить ему удовольствие. Отправляясь на базар продавать яйца или масло, она привозила отцу виноград (здесь ни у кого не было лоз), кусок соленой рыбы или принималась чистить его праздничную одежду, словно в этом вдруг возникала необходимость. Мир незаметно восстанавливался, Янош снова веселел, а Тереза, перешучиваясь с Арпадом за обедом или за ужином, хохотала так, что звенело в кухне и во дворе, или до самой ночи пела своим низким, глубоким, немного резким голосом.

— Ну, там день, два… — медленно ответил отец. Янош не знал, сколько времени граф будет у них жить: спросить — язык не повернулся, а тот сам ничего не сказал. Он предложил графу поесть и лечь спать, и тот поел и лег.

— Разве ты у него в долгу? — опять грубовато спросила Тереза.

— Я? — Янош ответил не сразу. — Какой там долг? Ничего я у него не брал без того, чтобы не заплатить. Ни гроша я ему не должен. За землю, что я у него купил, я расплатился еще до войны.

— А он тебе чем-то обязан?

— Да и он мне ничем не обязан. Сколько я у него работал, за столько он и платил.

— А шкуру он с тебя не сдирал, когда ты работал на него или когда покупал землю?

— Не сдирал, ведь мы все купили у него землю по одной цене. То есть на равнине была одна цена, на холме другая, а внизу, на болоте, опять же третья. Да все так платили. И не он сам торговался… Мы с управителем, с Имре, счеты вели.

— А дешево он отдавал?

— Дешево? Вот еще — дешево! Какой же барин отдаст дешево? Дорого, да все же покупали, платили в рассрочку, потому что негде было взять землю. Тут, сколько глаз хватает, до самого города и дальше, до Тырнавы, все ихнее было. Он и его мать продавали по частям.

— А за работу он хорошо платил? — не отставала Тереза.

— За работу? — протянул Янош. — За работу платил немного, да ведь такая цена была. Работали, потому что нужны были деньги. За землю внести, скотину какую купить или еще что.

— А взаймы ты у него брал?

— Деньгами?

— Деньгами, или зерном, или сеном, или картофелем. Брал?

— Ну, брал, да ведь все равно с управителем дело имел.

— И потом опять на него работал, правда?

— Дашь ты мне спать или нет? Ты что, сбесилась?

Тереза глухо, сурово засмеялась.

— Что ж, раз он и продавал и взаймы давал по дорогой цене и ты ему должен не остался, зачем же теперь ты с ним водишься? С чего это ты его так любишь? Шел бы он к Лаци, тот, слышно, был к нему поближе!

— Лаци захлопнул ворота перед его носом, вот что! Лаци и его мать. И никто не тянул у графа столько, Лаци обворовывал его как мог. А Имре тоже. Бревна и камень, из которого Лаци построил себе такой дом, что под стать самому большому барину, — все это он из усадьбы украл.

— Может, граф ему дал, отец! — промолвил Арпад, и по голосу его можно было угадать, что он улыбается.

— Ну, уж чтоб дать, господа ни в жизнь ничего не давали, — вырвалось у Яноша. — Нет в селе человека, который мог припомнить, что он получил от них чего даром.

— А как ты зеркало получил? — спросила, приподнимаясь на локте, Тереза. — Заплатил или он даром дал?

Янош был поражен этой впервые пришедшей ему в голову мыслью. Ни о каком другом подарке графа он никогда не слыхивал.

— Мне он его дал и ничего не взял за это, — тихо сказал Янош, — да в тот раз он навеселе был!

Дети расхохотались.

— Скажи, отец, может, ты ему услугу оказал, припомни хорошенько! А может, ты заплатил ему когда-нибудь чем-то другим? Ты ему отработал?

— Разрази меня бог! — поклялся Янош. — Ни услуги я ему не оказывал, и ничего он с меня не взял! Он еще и плакал, и целовал меня, только ведь он мертвецки пьян был!

— Выходит, вы с ним большие друзья, — поддразнила отца Тереза. — Он тебе подарил такое зеркало, поцеловал тебя, а ты его положил спать в парадной комнате. Что-то между вами есть.

— Я его и видал-то раз в год. Проедет мимо в коляске и то ли смотрит на тебя, то ли не смотрит, или увидишь его на террасе, с барынями, или на охоте, когда меня звали в загонщики. Больше чем «здравствуй, Янош», «как поживаешь, Янош», я от него и не слышал. Только в тот день, когда он мне подарил зеркало… — и Янош перевел дух, — он мне подарил его, как умерла твоя мать; стало быть, в утешение. Старая барыня велела что-нибудь мне подарить, вот он и придумал. Снял со стены и отдал мне. Взбрело ему в голову, потому что он тогда и вовсе был пьян.

На минуту стало тихо. Дети задумались.

— И надолго он останется? — снова спросила Тереза.

— День, два, — шепнул, как и раньше, Янош.

— Да ладно, пусть побудет, — коротко сказал Арпад. — Он голоден, не спал. Не объест же он нас. Он и не захочет оставаться, видит сам, что здесь ему делать нечего. Мы ему не наследники. Но и вышвырнуть его ночью на улицу, как сделал Лаци, тоже не годится. Поест досыта и уйдет.

Тереза промолчала, и Янош вздохнул с облегчением. Он и сам так думал: барин поспит, поест досыта и уйдет. Не к родным же своим он пришел, не останется надолго. Как его прогнать, ежели он пришел голодный, измученный? Ведь на какой постели, на каком пуху он спал, жареных цыплят ел, носил удобное, красивое платье… Уйдет он!..

Янош уже совсем засыпал, когда снова раздался голос Терезы:

— Отец, это правда, что Марика, дочь Петера Балажа, на самом деле графская дочь?

Янош не хотел бы об этом говорить — не потому, что такие дела казались ему неестественными, а потому, что чувствовал: у детей снова найдется что сказать.

Однако Тереза опять пристала к нему:

— Скажи, отец, она — графская дочь?

— Анна Балаж была девушка красивая. По своему отцу, покойнику, она звалась Анна Келемен. Граф был молодой, горячий, никакой заботы не знал. Приехал из Вены после учения, шатался от нечего делать по селу, ходил на охоту. По воскресеньям так, для смеху, иногда приходил на хору — то есть пришел раза два-три в лето, хотел поплясать с девушками, он сам так говорил. Кое-кто да и мой брат, Кальман, видел графа в лунные ночи у ручья с Анной Келемен. Потом его больше не видели. К весне она родила ребенка. Говорили, как будто она родила в усадьбе или еще где, уж не знаю. Имре с батраками выгнали ее оттуда вместе с ребенком. Так люди говорили. Потом Келемен все хотел в суд подать, он был немного свихнувшийся, этот Келемен, требовал, чтоб граф женился на его дочери. Ходил к самым большим адвокатам в городе, да только они не хотели судиться с графом. И нашелся один, который попроще, — он и помирил их.