Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Ленуца Датку была там. Хотя на ней в этот день не было знаменитых «шаровар», Кирикэ без труда узнал ее.

— Стан Кирикэ… — представился он и, когда она удивленно посмотрела на него, пояснил: — Утемист… нуждаюсь в помощи…

— Ленуца Датку… — представилась она улыбаясь. — Тоже утемистка, только… не как вы… в помощи не нуждаюсь. Работаю на почте.

Спустя десять минут они уже были друг с другом на «ты» и трудились над починкой радиостанции: она меняла и завинчивала то, что надо было переменить и завинтить, а он, согласно ее распоряжениям, суровым и секретным, стоически переносил болтовню Шолтуза, удерживая его этой ценой на почтительном расстоянии от Ленуцы, «чтобы он не путался зря под ногами».

Починка продолжалась менее получаса. Кончив, Ленуца побежала обратно на почту, а Кирикэ с досадой спрашивал себя, как подобная девушка может быть невестой «чудаковатого» инженера.

Когда же пришел наконец момент зачитать объявление, его не оказалось: Шолтуз отдал его глашатаю…

Кирикэ должен был тут же, у микрофона, придумать новый текст и повторить его трижды по местному обычаю. У него это получилось довольно хорошо: каждый раз он делал ударение на цене, использовав формулу, часто встречавшуюся в литературных журналах под заголовком «опечатки», и трижды подчеркнул, что «по техническим причинам в объявление товарища глашатая вкралась ошибка, которую вы, дорогие слушатели, безусловно, сами же и исправили: цена, как и сообщалось в газетах, твердая, установлена государством…» и т. д.

Когда этот первый этап борьбы был выигран, он поблагодарил Шолтуза и взволнованно попросил его передать («все же!») привет жениху Ленуцы; потом неуверенно двинулся по направлению к сельсовету, решив во что бы то ни стало «вырвать с корнем жало гидры»…

У дверей сельсовета человек десять что-то громко, наперебой, говорили усатому Нетя.

«Ха-ха! — обрадовался Кирикэ, отдавшись на минуту самым злобным чувствам, на какие он был способен. — Это он!.. Или, во всяком случае, — добавил он беспощадно, — он один из них!»

Кирикэ был уверен, что крестьяне, услышав его объявление, поняли, что скрывалось под словами «по техническим причинам», и все как один явились в сельсовет, требуя от бригады единой установленной цены, без торга, без обмана. А Нетя… (по мере того как Кирикэ приближался к сельсовету, у него исчезали последние сомнения на этот счет, Нетя изменил его объявление! Барабанщик был только сообщником, а может быть, и того меньше, — слепым орудием в руках Нетя!)… ну, Нетя, разумеется, не уступал, надеясь, поторговавшись, отхватить что-нибудь и для себя — в паре, с Дроном, или с Турку, или с Икэ Леве! Кирикэ слышал его гнусавый голос, видел, как он стоял с воинственным и надменным видом, по-наполеоновски заложив руку за борт шинели, но не обратил внимания на все эти детали: еще в поезде зам вот так же «гнусавил», подражая своему бывшему командиру, покойному полковнику-ветеринару (речь шла о тридцатых годах), большому любителю театральных поз и выражений: «так сказать» и «если можно так выразиться»…

Важно, размеренным шагом вступил Кирикэ в поле зрения зама.

Но Нетя даже не заметил его! Обращаясь то к одному, то к другому крестьянину, он продолжал наставлять их, распространяя при каждом слове запах керосина:

— …это… государство, если можно так выразиться, не покупает ни гуртом, ни штучно. Так что нечего торговаться. И баста! Что было, то прошло, сгинуло! А теперь, так сказать, официальная твердая цена. На вес, на килограмм. Это, если можно так выразиться, священно и ясно, как дважды два — четыре! А не хотите… так баста! Продавайте другим.

Кирикэ в конце концов понял: крестьяне хотят торговаться, как на базаре, и продавать гуртом, а Нетя отстаивает официальную цену, установленную государством. Значит, это не Нетя изменил объявление? А кто же тогда? Дрон? Турку? Икэ? Сам глашатай? Все вместе?.. И что же — ему или им удалось убедить крестьян пойти против их же собственных интересов? Да, как видно, удалось…

— Передача состоялась, товарищ Нетя! Я сам говорил по радио… Слышали? — прошептал он на ухо заму.

Кирикэ не представлял себе, что Нетя мог не слышать объявления по радио, но боялся, что тот не узнал его голоса; сейчас было чрезвычайно важно, чтобы Нетя понял, что защитники твердой цены могут вполне положиться на него, Стана Кирикэ, как бы трудна ни была борьба… тем более что в этом единоборстве ему уже удалось завоевать определенные позиции на радиостанции, на почте, а через посредство почты даже в комсомольской организации, в случае же крайней надобности он сможет занять те же позиции и в совхозе, где «несколько чудаковатый» инженер, к помощи которого Кирикэ вовсе не желал прибегать, придет на выручку бригаде и отстоит справедливость, если его об этом попросят через Ленуцу…

— Что, к черту, состоялось? Что? — напустился Нетя на Кирикэ со злобой, которую, видимо, еще не находил нужным обрушивать на крестьян.

— Ну… это… объявление… — пробормотал Кирикэ тоном заговорщика. — Радиостанция была не в исправности… Я починил ее и передал объявление. На все село было слышно!.. А другое объявление, то, что барабанщик зачитывал, не знаю, кто изменил, но я его аннулировал, знаете, я его опроверг: не вышло, как они хотели… Я три раза подряд объявил: цена твердая!

Но Нетя не хотел ничего знать. Он презрительно оттопырил нижнюю губу и, когда терпение у него окончательно лопнуло, гаркнул:

— А ну-ка, не лезь не в свое дело! Проваливай отсюда немедленно… к Дрону! Баста!

Смачно сплюнув, он повернулся к Кирикэ спиной и продолжал, обращаясь к крестьянам как ни в чем не бывало:

— Вот так! Я, если можно так выразиться, человек простой. Как говорю, так сказать, так оно и есть, стало быть! Когда государство выдает бланки для покупки ягнят на килограмм, туда не впишешь, что куплено гуртом. Баста! В тюрьму засадят, если можно так выразиться, без всякой вины, с жуликами вместе. Такое дело, так сказать. Продавайте кому угодно тогда, только не нам. Ясно?

Вовсе нет: крестьяне ни в какую не признавали твердой цены!

«Понятно, — думал Кирикэ, пятясь назад, — почему Нетя напустился на меня: он все еще считает меня виновником того, что объявление по радио запоздало. Или, может быть, как я, одно время подозревал, что Нетя изменил текст объявления и дал его барабанщику, так и Нетя теперь подозревает, что это изменение сделал я… И чего доброго, еще счел меня прихвостнем Дрона! Как бы там ни было, но здесь, на людях, не было возможности разобраться во всем этом…»

Проклиная судьбу, которая была так несправедлива к нему, взбешенный Кирикэ вошел во двор сельсовета. Вокруг здания сельсовета, к которому вела широкая дорога, двор был тесный, но дальше, за соседними домами, он сразу расширялся. В глубине его находились сельсоветские конюшни.