Михаил Садовяну - Рассказы

И удалец же был Козма Рэкоаре! Как произнесу «Козма» так вот и вижу перед собой сурового всадника на караковом коне. Глаза — сталь, усы — два воробья… Удалой румын! Верхом, ружье за плечами, а слева, вот тут, на поясе, нож висит, в добрый локоть величиной, — таким я его всегда видел. Я теперь стар, скоро сотня стукнет, долго бродил я по свету, многого нагляделся, многих людей встречал, но такого, как Рэкоаре, прямо скажу, не видывал. Посмотреть на него — будто ничего грозного в нем и нет. Среднего роста, худощавый, лицо смуглое — такой же человек, как и все. Хе-хе! Куда там! Только взглянешь в глаза ему — и все тут! Удалой румын!

Тяжкие то были времена для страны! Турки да греки повсюду рыскали из края в край, везде стонал наш несчастный народ, — горькая пора! А Козма и в ус себе не дул. Нынче видят его здесь, а завтра слышно о нем уж бог знает где. Все бегут от смуты, а он — сохрани господи! Как-то раз схватили его и заковали в цепи. Да где там! Он лишь коснулся рукой своих оков, да и стряхнул их, свистнул коня — только его и видели! Кто ж не знал, что у Рэкоаре была разрыв-трава? Эх! Сколько пуль метило ему в грудь! Да все понапрасну. Так уж на роду ему было написано — убьет его только серебряная пуля… Нет теперь таких людей. Прошли те времена…

Слыхал ли ты про гайдука по прозвищу «Сын Румынии»? Этот тоже был молодец! Он гулял по ту сторону, в Мунтении, а Козма — здесь. Ночью встречались они на берегу Милкова {2} 2 Милков — река, по которой проходила граница между Мунтенией и Молдовой. , обменивались добычей и до зари возвращались в свои убежища… Думаешь, не подстерегала их пограничная стража? Не гналась за ними? И что же? Как призрак, летел конь Рэкоаре, и пуля его не могла догнать. Длинна дорога отсюда, от гор Бакэу, до рубежа. За ночь отмахать туда и обратно — дело нешуточное. Но уж и конь был у него! В том-то все и дело, что у Рэкоаре конь был не простой. Вот послушай!

Была у водэ {3} 3 Водэ — народное сокращение титула воеводы (господаря, князя), как именовались правители в Дунайских княжествах. Калимаха арабская кобыла, и берегли ее слуги пуще глаза. Была она жеребая, на сносях. Вот однажды, в ночь на Ивана Купалу, пробрался Рэкоаре в конюшню, вспорол кобыле брюхо и украл жеребенка. Да если бы только этим дело и кончилось! Ведь жеребята рождаются в сорочке. Рэкоаре разрезал сорочку, да так, что рассек надвое ноздри жеребенку. В потайном месте растил Рэкоаре этого жеребчика с рассеченными ноздрями, кормил ореховым ядром… И когда сел на него Козма — ну и конь оказался! Дыханье-то у него было вольное, и не уставал он никогда. Ох и конь! С той поры и ветер не мог поспорить с Козмой.

Однажды (я в ту пору был волонтером) случилось Козме быть в стенах Проботы. Волонтеры засели внутри, а турки обложили монастырь со всех сторон и палили по стенам из пушек. Стали волонтеры держать совет — не сдать ли монастырь? Козма молчал. На следующий день Козмы нет как нет. А от стен до самого леса мертвые тела валяются. Вот как проложил себе путь Рэкоаре!

Так и жил он: все в лесах да в полях. Не знал он ни нищеты, ни страха, но и любви не ведал. Удалой был румын. Так вот и вижу его верхом на гнедом коне.

В ту пору поместьем Вултурешть владел один грек, а здесь у нас, в усадьбе, — теперь она уже совсем запустела, — жила молодая румыночка, вдова, да такая, каких мне уже больше видеть не приходилось. Грек влюбился в нее без памяти. Да и было из-за чего. У вдовушки были черные сросшиеся брови, а глаза — ну просто чертовские. Господи боже! Такие очи соблазнили бы и святого. Выдали ее против воли за другого грека — Думитру Коваса. Грек этот умер, а боярыня Султана с тех пор сама управляла своим поместьем.

Так вот этот грек, Никола Замфириди, был просто без ума от боярыни. Чего только он ни делал, куда ни ходил, даже к ворожее наведался, да все попусту. Боярыня — нет да нет! Не пришелся ей грек по душе. А был Никола собою вовсе не дурен. Красивый грек, лицо смуглое, усы закручены, борода курчавая. Да что толку! Не нравится он вдовушке — и все тут!

Вот однажды сидел Никола у себя в покоях, курил да думу думал. Как быть? Хочет он жениться, взять Султану в жены, а она об этом и слышать не желает. Ходил он на днях с цыганом Чокырлие, жалобно пел возле ее ограды, но усадьба молчала, словно окаменела. Черт его знает что тут делать…

«Не урод я и не дурак, — думал боярин Никола. — В чем же тут причина? Может, ей люб кто-нибудь другой?»

Нет. Он стерег ночи напролет: никто не входил и не выходил со двора боярыни.

Гневается боярин. Встал, схватил плеть и вышел. Во дворе работники лошадей чистили.

— Да разве так коней чистят? — рявкнул боярин и — хлоп! — вытянул плетью работника.

Немного подале садовник отдыхал на солнце.

— Так-то ты о саде заботишься? А? — И бац-бац!

Да что толку?.. Какая польза в том, что накинулся он на людей?

Зашел боярин в сад, сел под тенистой липой. Сидел он на каменной скамье и вновь думал думу…

Зачем ему жизнь, коли та, кого он любит, не хочет на него смотреть. Глянул Никола, как в тишине падают поблекшие листья, и тяжело вздохнул.

— Василе! Василе! — позвал боярин. Жалобно прозвучал его голос в печальном осеннем саду.

Крепкий старик открыл садовую калитку и подошел к своему хозяину.

— Василе, — сказал боярин, — что мне делать?

Старик посмотрел на боярина, сам вздохнул и почесал в затылке.

— Что делать, Василе?

— Откуда мне знать, хозяин?

— Придумай. Многому ты меня научил, придумай и сейчас что-нибудь. Баба-ворожея не помогла. Чокырлие и того меньше. Не знаешь ли ты еще какого средства?

— Да как сказать…

— Помоги, Василе!

— И сказал бы, хозяин, только боязно как-то.

— Я дам тебе золотой, Василикэ, говори!

Но обещанный золотой не очень-то тронул Василе. Он снова почесал в затылке.

— Знаю я, что ты и два золотых мне дашь, даже три дашь… Да все-таки… Ну ладно, слушай… Будь что будет! Поезжай-ка ты во Фрасинь, ступай во двор, со двора — в покои боярыни да и увези ее. Вот что я тебе скажу!

— Да что ты, Василе! Как это можно!

Василе больше ничего не сказал. Подумал-подумал боярин, потер рукой лоб да и говорит:

— Решусь и на это, Василе! Так и знай — сделаю! Молодец ты, вот что!