Евгений Туинов - Человек бегущий

Каждый вечер Борик подсчитывал прибыль, каждое утро вспоминал, чей черед возвращать ему долг. А в должниках у него ходило полшколы, и чтобы всех упомнить, ему не надо было, как раньше, заглядывать в тетрадочку. Он просто натренировал память и всех теперь держал в голове. Вот они, тут, в его черепной коробке, сидят, как в клеточке, и никуда уже им не деться, пока не расплатятся. Он помнит, помнит, помнит! Он считал, что у него была теперь память властелина. Собственно, тренировки продолжались недолго — год или полтора, и взялся за них он совсем по другому поводу. Тогда он учился в шестом классе, поторговывал еще по самой что ни на есть мелочи — вспоминать стыдно! — марки там, значки, фирменные пуговицы, лейблы на штаны или рубашки, зажигалки, американские сигареты, жвачка не отечественного, разумеется, производства, шариковые ручки… Как-то раз толкнул выгодно кроссовки, так счастлив был до безобразия. Одно слово — простота. Но времени свободного и тогда было мало: бизнес, школа, шахматы. Позарез понадобился способ сократить хотя бы время подготовки домашнего задания. В общем, кто ищет, тот всегда найдет. Да и нужно-то было всего-навсего внимательно слушать учителя, опять же не целый урок, а лишь когда новый материал объясняли, стараться, значит, запомнить с первого раза. В принципе просто ведь, как все гениальное, наверное, даже примитивно. И главное — этому уже не отец его научил. Сам он дошел, своей башкой. Отец только подсказал потом, какие книжки почитать о воспитании и тренировке памяти, назвал самые первые упражнения, даже пошутил тогда, что лучше, мол, всего в преферанс играть, масти и карты вышедшие и оставшиеся запоминать, но есть и другие, более приемлемые способы. Например, идешь мимо витрины магазина, глядишь в оба глаза, миновал ее и стоп, пытаешься в уме перечислить все, что в этой витрине было, а потом возвращаешься и проверяешь, не упустил ли чего. Или входишь в незнакомую комнату, оглядываешь ее и тут же выходишь, а потом пробуешь воспроизвести в уме все, что увидел: величину комнаты, цвет обоев, число стульев, форму оконной рамы, люстру, книги на полках… Борик уже давно перед тем, как заснуть, не только подсчитывал прибыль, но и вспоминал все дела, провернутые за истекшие сутки, кропотливо восстанавливал в памяти лица людей, с которыми общался, их слова и свои ответы, даже походя пойманные на переменах отрывки чужих разговоров, старался догадаться, что упущено, докопаться до смысла, даже запахи иногда всплывали в его напряженной, тренированной голове. В общем, все это потом уже пригодилось и для учета долгов, и в шахматах, чтобы на разряд выйти.

Вот и сейчас по дороге в школу, чтобы не терять даром времени, Борик привычно вспомнил их, несчастных, которым сегодня был срок вернуть ему деньги: Игоря Белоярова из параллельного класса, Груню-меломана и Нинку Худобову из девятого «А». Что-то на этот раз не густо. Игорь с Груней — за кассеты с новыми записями «Криминала» и фестиваля в рок-клубе, Нинка — за три пакета модных колготок с каким-то — не рассмотрел толком — узором, вытканным или вышитым, черными не то бабочками, не то цветочками у щиколоток. Впрочем, колготками он отродясь не занимался, конечно, так подвернулись, по случаю взял, не пропадать же добру. Эта Нинка как увидала, так сразу и кинулась к нему пантерой и схватила товар, не раздумывая. А ему что? Какая разница — Нинка там или Зинка? Ему главное чтоб с каждого пакета по законной трехе сверху. Не так и густо, если присмотреться, но все же имел навар, Да и жизнь брала свое — не он же ей диктовал, а она ему. Подбросила колготки, он и взял. Подумаешь!..

Подойдя к школе, он огляделся. Нужных людей на горизонте не было — так, мелюзга одна, ей вечно дома не сидится, подрастающие клиенты, которым еще не надоело каждый день видеть одни и те же морды одноклассников. Если честно, то Борик давно уже еле терпел эту обязаловку, десятилетнюю повинность. Нужен был аттестат, бумажка, без нее нет пути в институт, к диплому, без которого, конечно, можно прожить, но отец говорит, что с дипломом все-таки выгоднее, чем без. Проще бы наплевать на этот институт — еще ведь пять лет мороки — податься после школы в путягу, где официантов готовят, и либо потом в кабак для интуристов пролезть, либо в загранку куда, хоть на белом пароходе виски с содовой в баре смешивать. Но отец сказал институт, и Борик институт ему сделает. Отцу, ему виднее… разумеется…

На углу, прямо возле школы, мелькнул рекламный щит с цветными фотографиями полуголых танцовщиц супер-варьете. Вчера еще их не было тут, а теперь, значит, повесили. Вернулись небось из очередной гастрольной заграницы. Барышни задирали длинные ножки выше головы, этакие цап-царапочки в кокетливых цилиндрах и с пижонскими тросточками в руках. Какие-то перья торчали у них отовсюду, и взгляд их был неистов и приятно нагл. Надо будет сходить к ним на концерт, может, что-то новенькое залудили… Борик давно понимал, что карточки с чем-нибудь подобным пошли бы у него за милую душу — нарасхват, но в школе было опасно. Впрочем, фотоаппарат у него есть, журналы интересные тоже… Можно бы и попробовать, испытать судьбу. Эти всеядные Груни и Игори, Коли и Миши клюнут на такое — только дай! — без всякой подкормки. Рискнуть и в самом деле, что ли? Как отец, бывает, скажет: кто не рискует, тот не пьет шампанского. Надо обмозговать…

Борик снял куртку в раздевалке — в школу приходилось напяливать на себя что похуже, спереть могли, оглоеды, да и незачем выделяться. Он занял свое привычное утреннее место напротив входной двери, встал, сутуло опершись о стену. Ну, кто сегодня первый? Плывите, рыбки, ловитесь и большие и маленькие. Вообще-то он старался держаться расслабленно и непринужденно, будто случайно очутился в школе за пятнадцать минут до первого звонка, будто притомился с утра пораньше и прислонился вот к стене. Да и на входную дверь он как бы невзначай взглядывал, рассеянно и ненароком.

А вот и он! На ловца и зверь, как говорится.

— Поди сюда, юноша, — позвал он Груню-меломана.

Тот подошел покорно. Покорно-то покорно, но как-то без трепета. Борика давно раздражала эта Грунина невозмутимость. И как бы ни был он противен, меломан несчастный, а всегда ведь было не понять, что на уме у него. Вечная эта мина на фейсе, как у сфинкса, без эмоций, эта шаркающая, развязная походочка, бесцветный голос… Пробовали Груню и пугать, унижать пробовали до слез — одна и та же реакция, будто плевать он хотел на все заранее. Сейчас вон тоже — глядит спокойно из-под шапчонки вязаной, и не разобрать по кислой его роже, принес он долг или, как уже бывало, не осилил. Лучше бы, что ли, принес. А то еще бить его, воздействовать. Груню бить было скучно, неблагодарно — не орал, не вырывался, не звал на помощь. Ладно еще процент можно накинуть, а так бы вообще с него взятки гладки. Но бить таких, как Груня, надо! Это Борик усвоил круто. Если их не бить, то в трубу вылететь недолго. Они ведь — стадо, им хлыст нужен. Ну зачем вот он эту фирменную шапочку на стороне взял? Ведь предлагали же ему и «puma», и «adidas» — на выбор. Ведь все берут, а ему, значит, в лом? Дешевле где достал, не иначе. Ну как, как не бить-то его после этого?