Михаил Щукин - Морок [сборник litres]

– Как бы он последнее оттуда не вышиб.

– Обижаешь, начальник. Идем только на плюс.

– Оно и видно. Кто еще будет?

– А Вальку еще позову. Дата не круглая, да и гулять шибко, сам понимаешь, не тот случай.

– Ладно, приду.

…В доме Огурцовых заливался баян. Сам хозяин, принаряженный и торжественный, сидел в переднем углу, а дочка его, растопырив тонкие ручонки, самозабвенно танцевала. Ни она, ни отец не заметили гостя – так были заняты своим веселым и, казалось, единственно важным делом. Иван остановился у порога, смотрел на детские ручонки, на быстро крутящиеся ножки в легоньких сандалиях и голубых носках, на алое от восторга личико, на большой белый бант, и в груди у него тоскливо замирало. Особенно обостренно ощутил он сейчас там пустоту, которая должна быть заполнена. Черт возьми, эти ручонки, этот бант, съехавший на ухо… Иван дернулся, как бы отстраняясь, и громко, притворно стал кашлять.

Огурец сдвинул баян, дочка, тяжело дыша, остановилась, перевела дух и направилась к зеркалу поправлять бант.

– Начальству – первое место, садись по правую руку.

Стол был уже накрыт. Иван присел рядом с именинником, еще раз огляделся, спросил:

– А где хозяйка?

– Хозяйка-то? – Огурец отвел в сторону хитроватый взгляд и стал застегивать на баяне ремешок. – К соседям дунула, перец там у нее, что ли, кончился…

Иван заметил и хитровато отведенный в сторону взгляд, и что голос у Огурца был немного загадочный, заметил, но расспрашивать не стал. Надо будет – Огурец сам выложит. И только тут вспомнил, что он совсем забыл о подарке, пришел с пустыми руками. Надо же! Магазин уже закрыт, и дома ничего подходящего нет. Иван машинально глянул на часы: да, магазин закрыт. Часы у него были командирские, со светящимся циферблатом и фосфорически поблескивающими стрелками. Еще с армии. Огурец, обожавший разные необычные вещи, не раз на них заглядывался. Иван без сожаления расстегнул потрескавшийся, залоснившийся от пота ремешок и протянул часы.

– Держи. Будь здоров и не чихай.

– Ну, Ваньша, ты даешь. Ни себе чего. Не жалко?

– Держи, держи.

– Смотри, мы люди не гордые, не откажемся.

Огурец взял часы, в тумбочке отыскал новый металлический браслет, приспособил, застегнул на руке, и Иван – в который раз уже! – подивился. Все, что надевал на себя и что носил Огурец, сидело на нем как-то по-особенному, красиво и ловко, даже обычная и затрапезная фуфайка. И большие часы со светящимся циферблатом как нельзя лучше подходили к его неширокой жилистой руке.

– Папа, дай я посмотрю. – Дочка деловито оглядела часы, потрогала их и озабоченно добавила: – Время уже много, а мама все не идет. Она тетю Любу уговаривает, да? В телевизоре говорили – невеста не должна сразу соглашаться, ее уговаривать надо…

Иван медленно заливался краской и смотрел на Огурца злыми глазами. Тот смутился, но тут же и справился со смущением, развел руками, захохотал.

– Понял, как в телевизоре вещали? Уго-ва-ри-вать сначала требуется. Да ладно ты, красна девица, зарумянился. Скоро они там? О, вроде топают.

Но пришел Валька. Долго и старательно вытирал грязные башмаки, прошел в комнату, тихо улыбнулся и протянул Огурцу электробритву.

– Поздравляю.

– Поздравляюсь, – ухмыльнулся Огурец. – Лучше бы себе оставил, а то вон развел цыплячий пух, брить пора.

Валька потрогал рукой подбородок, обметанный тонкими белесыми волосками, снова улыбнулся.

– Ну где они там, засохли? А, давай садись. Сами начнем.

Огурец ловко и сноровисто стал распоряжаться за столом. И в это самое время стукнула дверь. Ольга подталкивала перед собой Любаву. Иван даже привстал со стула. Боже ж ты мой! Да Любава ли это?! Словно на глазах переродился человек, словно взял да и переделал самого себя. Пышные волосы были распущены по плечам, под тоненьким расстегнутым плащиком ярко голубело нарядное платье, но даже не это, не внешние перемены поразили Ивана. Не было у Любавы той постоянной, не отпускающей ее ни на минуту напряженности, глаза горели залихватской бесшабашной удалью. Что-то случилось с ней сегодня. Валька сначала удивленно смотрел, а потом застыдился и отвел взгляд, Огурец качал головой и чесал затылок. Иван сидел неподвижно.

– Привет честной компании. – Любава скинула с себя плащик, бросила его на спинку стула. – Именинника целовать можно?

– Нужно! – Огурец с готовностью вскочил, платочком вытер губы и двинулся ей навстречу. Любава расцеловала его по-старинному, троекратно. Огурец цвел. Иван лишь ошалело хлопал глазами.

– Ольга, ты погляди, они нас и ждать не хотят! Вот они, кавалеры, нынче какие пошли!

Щеки ее зарумянились, глаза горели еще сильнее – и вроде та Любава, и совсем не та, новая, неизвестная, непонятная. Она беспрестанно смеялась, шутила, забивала даже Огурца, и только вокруг нее вращался и крутился бестолковый шум праздничного застолья. Поставила на колени Огурцу баян, погладила перламутровую крышку, по-особому, задушевно сказала:

– Давайте споем, для сердца.

Именно так и сказала: для сердца.

Огурец мгновенно отстегнул ремешки на баяне и, проверяя себя и инструмент, пробежал ловкими пальцами по клавишам.

Все разом притихли. Огурец выждал первый куплет и только тогда стал несмело подбирать незнакомую мелодию. А Любава вела песню дальше:

Всю себя, все свои чувства, которые были сейчас в ней, отдавала Любава песне, душу свою, растревоженную, беспокойную, не находящую места, вкладывала в нее, и взгляд затуманенных глаз был устремлен в не известное никому пространство, может быть, в ту самую даль, где когда-то сидела вот так же деревенская женщина и, глотая слезы, думая о своей несложившейся судьбине, складывала слово за словом эту протяжную, по-русски горькую песню. Только сейчас понял Иван, что случилось с Любавой. Сегодня для самой себя она что-то окончательно решила, но только вот что она решила? И еще поражался – откуда знает она эту старинную, ни разу им не слышанную песню?

Примолкли за столом. Даже дочка замерла на коленях у Ольги, восторженно распахнув и без того круглые голубые глазенки.

– По белой березе… – прошептала Любава последние слова. Посидела все в той же позе, наклонив голову набок, вдруг тряхнула рассыпанными по плечам волосами, весело крикнула: – Ну что вы притихли?! Не поминки, а именины справляем! Леня, давай играй что-нибудь. Валька, пойдем танцевать!

Она подхватила Вальку, и они стали кружиться на тесном свободном пятачке в комнате. Огурец старался, играл, словно работал. Иван рассеянно ковырялся вилкой в салате, изредка поглядывал на танцующих. Решилась Любава, решилась, а на что решилась? Холодно, тревожно обмирало сердце. Нет, что бы ни случилось, во второй раз он ее от себя не отпустит. Пусть хоть камни с неба валятся. Мертвой хваткой будет держать. Ведь он тоже человек, он устал ждать.