Каролина Сеттерваль - Давай надеяться на лучшее

Когда ссора затихает и мы приходим к компромиссу – я обещаю подумать о том, что он сказал, а он обещает дать задний ход и приберечь свои рекомендации до того момента, когда я обращусь к нему за советом, – он сажает меня к себе на колени. Целует меня в щеки, в лоб и в нос, кладет руку мне на грудь, где мое сердце по-прежнему стучит быстро и гулко. «Я так люблю тебя, – шепчет он. – Вы моя семья. Я хочу жить с тобой до конца своих дней. Ты это понимаешь?» Я даю ему меня целовать, испытывая облегчение от того, что ссора осталась позади. Надеюсь, что следующая будет не скоро.

Я лежу в темноте, пытаясь убедить Ивана перестать петь. Время уже позднее, мы пробыли в спальне уже больше часа, и он давно должен был бы устать. Скоро пора укладывать следующего ребенка, и я в стрессе. Я пытаюсь утихомирить Ивана и прошу его лежать тихонько, когда он в третий раз начинает петь свою песню. Тогда я начинаю грозить ему, что если он сейчас не попытается заснуть, то я вообще уйду из комнаты. Иван огорчается и начинает плакать. Говорит, что я на него кричу, и называет меня «злая мама». Я шепотом прошу у него прощения. «Прости, что я так сердито с тобой разговаривала, и прости, что я тебе пригрозила. Я не уйду от тебя. Я бы так никогда не сделала». Я глажу его по волосам и шепчу, что мы должны спать. Уже поздно. Завтра нам рано вставать и идти в садик. Упоминание о садике ничуть не успокаивает Ивана, который плачет все громче и заявляет, что не хочет в садик. Только не завтра, совсем не хочет, никогда больше в садик не пойдет. Сдавшись, я меняю тактику. Тихонько начинаю рассказывать сказку, продолжая гладить его по волосам, и это срабатывает: он затихает и слушает. В кармане вибрирует мой телефон, и мне не нужно даже доставать его, чтобы понять, что там. Он посылает мне эсэмэски и спрашивает, как дела. Он слышит через дверь, как у нас дела, но начинает терять терпение. Скоро ему пора укладывать свою дочь. Теперь уже и для нее время позднее. Ей тоже завтра рано вставать, чтобы идти в садик. Завтра рабочий день, а мы еще не до конца отработали алгоритм вечернего укладывания. Уложить обоих одновременно оказалось невыполнимой задачей. У нее потребность в сне меньше, но он более тревожный. Укладывать их по очереди – лучший способ сделать так, чтобы они вообще заснули. С ранними пробуждениями, общей спальней и двумя детьми, которые предпочитают бодрствовать допоздна, вечерний ритуал затягивается до невозможности. Я жду. Глажу по головке. И чувствую, как в кармане у меня вибрирует от эсэмэсок из соседней комнаты.

Когда дыхание Ивана становится спокойным и ритмичным, я перестаю нашептывать свою сказку. Еще некоторое время глажу его по волосам, чтобы удостовериться, что он заснул. Затем как можно быстрее выскальзываю из комнаты и нахожу их за кухонным столом. Она доедает вечерний бутерброд и рисует, вид у нее довольный. Она гордо показывает мне свой рисунок – это семья. Все фигуры нарисованы отдельными штрихами с огромными головами и изображают ее, и меня, и его, и Ивана. Все разной величины, с волосами и глазами разного цвета. Все держатся за руки. Мой человечек украшен длинными ресницами, а у Ивана рот сложен буквой «о». Я хвалю ее, говорю, что получился прекрасный рисунок, и тут же раскаиваюсь в своих словах. Не надо хвалить детей за достижения. Надо спросить, что они сотворили, и обсудить содержание. Избегать таких слов, как «умница», «здорово», «красиво». Все это я знаю, однако раз за разом забываю.

Он стоит у мойки и грызет морковку. Вид у него раздраженный, когда он спрашивает, получила ли я его эсэмэску – поскольку я не ответила. Я отвечаю, что получила, но в тот момент никак не могла достать телефон. Я тоже раздражена из-за того, что он подгоняет меня во время укладывания, – словно я могу заставить двухлетнего ребенка заснуть по расписанию, словно это зависит от меня. Стиснув зубы, я шиплю в ответ, что у меня нет другого выхода, кроме как продолжать – быстрее все равно не получится. Он указывает мне на то, что теперь никогда не получается быстро. Называет Ивана невероятно боязливым, но я игнорирую его комментарий и бросаю взгляд на часы. Почти половина десятого. Я с трудом сдерживаю зевок. Он замечает это и говорит ей, что пора чистить зубы и ложиться. Некоторое время она протестует, но вскоре сдается. Они уходят в спальню, а я падаю на диван. Посуду из посудомойки я достану завтра. Сейчас я слишком устала.

Трудно с точностью сказать, почему так происходит, но я почти все время нахожусь в стрессе. Возможно, сказывается возврат к повседневной жизни после отпуска. Возможно, дело в том, что Иван по-прежнему не любит садик, и меня мучает совесть каждый раз, когда я вынуждена оставлять его там. Возможно, мне непросто дается перестройка к новой жизни, где нас в семье четверо, а не двое, да к тому же еще и в повседневной крутежке. Режим, который надо соблюдать, сон, который надо поймать, еда, которую надо готовить, и дети, которых надо отводить и забирать, замечать и хвалить, распределять внимание максимально справедливо и одновременно сделать так, чтобы сил хватало на обоих. Возможно, у меня вызывает стресс то, что сейчас количество детей удвоилось по сравнению с тем, к чему я привыкла. Возможно, мне просто кажется, что часов в сутках стало меньше, чем было летом. Возможно, все дело в несоответствии между тем, что происходит в моих взаимоотношениях, и тем, что я рассказываю о них окружающим. Но что-то постоянно свербит.

Зачастую я ощущаю себя загнанной лошадью еще до начала рабочего дня. Врываюсь в офис и кидаюсь к компьютеру, не тратя времени на болтовню с коллегами, чтобы как можно эффективнее выжать все по максимуму из рабочих часов. Обед я все чаще поедаю прямо за компьютером или за разговорами с ним, планируя вечер. Кто купит продукты, что мы будем есть, где мы сегодня будем ночевать, у него или у меня. Выйдя с работы и направляясь в сторону садика, я почти бегу, задыхаясь. Когда я прихожу в садик, Иван, уставший и капризный, обвиняет меня в том, что я пришла слишком поздно, и говорит, что хочет домой. Я тревожусь, когда Иван расстроен. Мой мозг тут же начинает отчаянно искать решения и прочесывает день, ища причину недовольства. Не обсуждая это дома, поскольку подозреваю, что по этому вопросу мы придерживаемся разных мнений, я пытаюсь предлагать Ивану побыть со мной наедине первый час после прихода из садика и последний час перед укладыванием. Это сложно осуществить в той жизни, которую мы пытаемся построить вместе. Особенно в свете нашей последней ссоры, когда я в принципе пообещала перестать сюсюкать с Иваном. С тех пор мы больше не возвращались к этой теме, однако я чувствую, что его это раздражает. Он по-прежнему считает, что я слишком много вожусь с Иваном, позволяя ему занимать слишком много места в нашем совместном времяпрепровождении. Он считает, что я несправедливо распределяю внимание между детьми и что я бесхребетно готовлю простую еду типа сосисок и фрикаделек вместо того, чтобы готовить полноценную еду и приучать детей есть то, что дают. Чувство того, что мне не удается удовлетворить потребности всех одновременно, все чаще дает о себе знать, – а с ним приходит и чувство вины.