Сергей Самсонов - Держаться за землю

На поляне в саду — вереница безногих обрубков: четыре человека на коленях, со связанными за спиною или впереди руками. Стол и лавки на чурках. Боец с фотокамерой — для какого канала снимает? За столом сидел плотный, плечистый, где-то лютовских лет. Борода, бритый череп, отверделая властная сила в совокупности черт. Взгляд хмельной, равнодушный, замасленный, но широко посаженные серые глаза могли и прояснеть — просветить его, Лютова, до понятного, близкого донышка.

Лютов было уже приковался глазами вот к этому старшему — тот царил надо всем райским садом и решал, кому жить. Но еще на ходу взгляд его примагнитило что-то знакомое, обыденное, как разделка туши у костра: на нижней ветке яблони висел расквашенно-обмяклый человек — ясно дело, подвешенный ласточкой и одетый едва ли не так же, как Виктор. Лютов как бы себя самого на суку и увидел — с безглазым, заплавленным кровью лицом и перетянутыми тросом, до костей заломленными за спину руками.

Он дошел до стола, посмотрел на «хозяина» и теперь уже ясно увидел, что этот бородатый хочет — и думает, что может, — внушать неподавимый страх любому человеку одним своим взглядом и жестом. Хреново было то, что Лютов не умел изображать такой вот страх и что бородатый не мог не увидеть в нем этого.

— Давай все його барахло. Доповiдай, Негода.

Негода, очнувшись, доложил про машину, маршрут, деньги Лютова, и в прояснившихся глазах царя зверей замигал и расцвел огонек вожделения — не к разложенным банковским карточкам, а к самому покорно-исполнительному Лютову, пытавшемуся выдавить подобострастную улыбку.

Негода отчитался и ушел. Остались царь зверей, плешивый и четверо бойцов, один из них — тот, с фотокамерой, теперь уже направленной на Виктора.

— Из Кумачова ехал? — спросил по-русски царь зверей.

— Так точно, через Кумачов, — откликнулся Лютов, с первых слов выдавая то, что скрыть все равно невозможно, — свой армейский замес.

— Ночью было не страшно по трассе идти?

— Страх меня и погнал. Не поехал бы ночью — никуда бы уже не уехал.

— А что до нас сумел добраться — как, не удивляет?

— А я всю дорогу Богу молюсь, — не вытерпел Лютов.

— Ну-ну, то-то и видно, Господь тебя по воздуху сюда к нам перенес. Что на трассе-то было?

— Ну то и было. Танки ваши. Колонной шли, без фар.

— Танки-то сосчитал?

— Сосчитал, сколько раз обосрался, пока они шли.

— А дерьмом от тебя что-то вот не воняет, — сказал царь зверей, в то время как глаза его сказали, что не чувствует запаха страха от Лютова, вернее, что лютовский страх отчетливо пахнет иначе, чем страх всех этих четверых, стоящих на коленях, и что в этом все дело. — Я смотрю, ты вообще мужик с юмором.

— Да вот вас веселю… так сказать, для сближения, — усилился кривой, измученной улыбкой показать, как трудно и больно даются ему эти шутки.

— Ну мы юмор любим. Но сейчас, извини, не до шуток уже. Сигнал ночью с трассы ушел в Кумачов. По мобильнику, грамотный очень сигнал. Сразу видно, от знающего человека. Про слонов, про коробочки… — Ждал невольного вздрога, надлома в лице, но Лютов сам умел колоть дрова — не дрогнул.

— Ну так это не я, — улыбнулся дебильно.

— Странно, друг, — протянул царь зверей укоризненно. — Он вот тоже божится: не он, — показал на подвешенного человека, — и не он, и не он… и не ты. Ну а кто же тогда? Нам ведь надо знать, кто.

— Мужики! — простонал Лютов так, словно жгло всю дорогу и сейчас допекло до кишок, так что уж и не знает, смеяться ему или плакать. — Я уехать отсюда хочу! В Киев! В Ки-ев! В Европу! Вот загран у меня и Шенген. Мне все это ваше — вот где! Мне что вы тут, что сепары… Не хочу жить на бойне, ждать, пока пришибут! Ну давайте меня расстреляйте — бросить нэньку хочу, пока вы за нее свою кровь проливаете! Ну а есть у вас разум — так давайте мы как-то решим… — И взглянул на «царя» с угасающей и готовой воскреснуть надеждой и перевел отчаянно-усильный взгляд глухонемого на столешницу, где веером легли его цветные и позолоченные банковские карточки.

— Ну да, жизнь бесценна, для всего остального есть «Мастер-Кард», — повертел тот зеленую карту «Привата». — За это не волнуйся — пин-коды ты нам тоже прочирикаешь. Что же мы дураки, от гро́шей отказываться, когда они сами нам в руки идут? Но у нас ведь и воинский долг. Отпущу я тебя — и чего? Опять от тебя эсэмэсочки: «Ждите, встречайте»?

— Откуда? Из Киева? Ты сам-то в это веришь? — отважился Лютов на нотку презрительного сострадания.

— Да в общем не особо. Но знаешь, есть такое слово — профилактика. Я верю: если человек в земле, то тогда-то он точно никому не нагадит. А чё ты мне тычешь, Олежа? Ты называй меня «хозяин». Твое чувство юмора я оценил — почтения, страха не вижу. Силу воли не терпится, что ль, испытать? Не знаешь такую пословицу, что только столб прямым бывает, да и то лишь пока на него не наедут?

Лютов молча прикидывал каждого из четверых, не считая бойца с фотокамерой. Это только в кино одного бьешь по яйцам, другого по горлу… а эти четверо стояли и сидели так, что ничего из голливудского репертуара не покажешь.

— Короче, так, Олежа. Сейчас на эту камеру ты исповедоваться будешь. Пересек незаконно границу в целях координации действий и тэ дэ и тэ пэ. В общем, правду и скажешь — ведь правду же?

— А дальше будет что?

— В отстойник СБУ отправим, на фильтрацию. А там уж договаривайся с ними: как тебя отфильтруют — до красной мочи ли выскочишь зайчиком.

Лютов не дрогнул. По повешенному на суку было видно, что отправка в отстойник — не то, чего хочет «хозяин». Тот явно видел себя Богом и рассасывал это сладчайшее чувство, когда держишь в своих руках жизнь человека, который при ином раскладе давно бы об тебя окурки вытирал.

— Есть еще вариант. — Царь зверей, глядя Лютову прямо глаза, вынул из кобуры и придвинул к нему по столешнице черный «макаров». — Завали его. Ну? И свободен.

Лютов вмиг ощутил подмывающее, нестерпимо родное, любимое жжение в правой руке, но оскалился:

— Нет.

— Ну а чё так? По глазам вижу, знаешь, как пользоваться.

— Я падаль не жру. Тем более ни за кем не подъедаю.

— Ну тогда становись на колени. — Царь зверей посмотрел на него долгим взглядом и впервые озлобился оттого, что не смог встречный взгляд приземлить. — Или думаешь, что не поставлю? Ты у меня не только на колени встанешь — ты сношать его будешь сейчас, если я захочу.

— А чего, возбуждает? Самого, что ли, драли по молодости? Старшим вафелем в роте служил? Полотенцем обдроченным получал по …? Ну тогда становись давай раком, — посмотрел в него Лютов смеющимся взглядом, становясь человеком без кожи, осязая медвежью перевалку бойца за спиной, чуя, как чугунеет спина и знакомая издавна кровяная волна возбуждения разливается от поясницы по телу, лижет сердце, струнит, наполняет упружистой силой.