Владислав Артемов - Император

2

Вечером сидели со Шлягером в обширной пустой столовой. Стол накрыт был на два куверта. Почему-то не шёл из головы тот дом из красного кирпича, уничтоженный неосторожным царским словом. Ерошка вздохнул, поправил на груди салфетку, запятнанную потёком манной каши.

— Тяжела ты, шапка Мономаха! — Бубенцов произнёс это с сердечным сокрушением.

— Зане! — со смехом отвечал ему Адольф фон Шлягер, подмигнул ободряюще, ёрзая на стуле с другой стороны обеденного стола.

На шее Адольфа тоже висела салфетка, покрывая грудь, наподобие детского слюнявчика. Концы её, как заячьи уши, выглядывали из-за головы. Адольф, растопырив локти, клонился над трапезой. Лысина сияла сквозь редкие пряди волос. Шлягер шумно хлебал, сёрбал, пыхтел, чавкал, сопел, крякал, шмыгал. Ложка так и мелькала в быстрых пальцах. Весь облик его лучился довольством, испарина выступила на лбу от усердного поглощения пищи.

Бубенцов склонился к тарелке. Улыбка тотчас слетела с лица Шлягера, брови сдвинулись.

— Хребет! — взвизгнул строго. — Спинку держим!

Недожёванный кусок выпрыгнул из его возмущённого рта. Шлягер с недавних пор вёл занятия по дворцовому этикету. Но, к сожалению, имел крайне расплывчатое понятие о предмете. Нахватал верхов из бульварных романов, исторических кинолент, кое-что подсмотрел из эротического фильма про Екатерину. Что-то вычитал в википедии, что-то почерпнул из гравюр и репродукций. Полученные знания дополнил собственными домыслами.

Бубенцов вздрогнул, вытянулся вверх, выпрямил спину. Но ложку свою отложил с глухим стуком. Шлягер же как будто не заметил капризного демарша. Низко клонясь, всасывал в себя длинные макаронины. Спустя минуту отодвинул пустую тарелку, облизнул губы, промокнул салфеткою:

— А что же это мы? Почему не кушаньки?

В ласковом голосе Адольфа звенело раздражение.

— Уберите, — попросил Бубенцов. — Глядеть на это не могу.

— Однако же придётся. Царская еда! Вот специальный черпачок и щипчики для подобной пищи. Щипчиками ловите, зажимаете, и, пока оно извивается, пищит, вы от так от черпачком... Рот откройте-ка!

— И не подумаю.

— Вы что же, полагаете остаться таким, как есть? — разозлился Шлягер. — Природным человеком? После того как люди вбухали в проект прорву денег. Рассчитываете на то, что не заставят вас питаться по уставу?

— Сами жрите это. А я люблю обычную яичницу. Пусть мне пожарят пару яиц с салом. Желтки не разбивать!

Он оглянулся. Пожилые официанты не шелохнулись. Всё это были серьёзные, молчаливые люди, похожие на министров иностранных дел.

— Да, — покачал головой Шлягер, как будто извиняясь перед почтенными старцами. — Плебейство труднее всего вытравить из человека. Не знаешь уже, чем и потчевать его. Мало уже ему обеда из трёх перемен!

Подкатили тележку со вторым. Стали подавать тарелки с котлетами. Сперва Шлягеру, затем уже Бубенцову. Это почему-то острой обидой отозвалось в сердце Ерошки. Некоторое время ели молча. Но молчание длилось недолго.

— Когда кушаете страуса, — сделал замечание Шлягер, — полагается отщипывать куски двумя перстами. Мизинец, безымянный и средний оттопырены веерообразно! Вот так вот...

Ерошка отпихнул от себя миску. Он не знал, что это был страус.

— Вы кушайте, кушайте! — обеспокоился Шлягер. — Мясо полезное, диетическое.

— Для меня страусом питаться — всё равно как человека съесть.

— Хе-хе-хе, — добродушно заулыбался сытый Адольф. — Остроумно. Впрочем, в чём-то я с вами согласен. Птица рослая, двуногая. А насчёт того, можно ли есть человека, я так скажу. Как-то на Севере, попав в пургу...

Шлягер потянулся через стол за деревянной зубочисткой.

— Не надо, — перебил Бубенцов. — Знаю эту твою историю. Ничтожный болтун! Нельзя есть двуногих!

— Кто вам сказал, что нельзя есть двуногих?

— Можно четвероногих, копытных... — тут Бубенцов немного призадумался, продолжил: — Можно есть лапчатых. Но не двуногих.

Подобные размолвки возникали между ними и прежде.

— Уберите это, — попросил Ерошка, обернувшись к официанту.

Тот шагнул к столу.

— Оставьте это, — тихо, но твёрдо возразил Шлягер.

Официант отступил от стола, спрятал руки за спину.

— Ты издеваешься? — вспыхнул Бубенцов. — Нарочно меня душишь поганой едой!

— Хотели власти? Народной монархии? Придётся есть всё, что полагается по должности. А как вы думали? У нас слишком немного времени. Обычно такие манеры преподаются с самых младых ногтей. Вам же предстоит пройти весь курс ускоренно, экстерном. На чём мы остановились в прошлый раз?

— На перстах, — нехотя напомнил Бубенцов.

— Итак, что можно вкушать перстами, — начал Шлягер торжественно. — Перстами дозволено брать хлеб, фрукты. Дозволяется вкушать также плов, пильгиши, печёную брюшину...

Бубенцов в тоске отвёл глаза. Разглядывал старый плакат на стене: «Уважайте труд уборщицы!» Уборщица между тем, лязгая железными тарелками, убирала остатки еды. Прислушивалась к разговорам о страусе, фруктах и плове. Соскребала с мисок, вываливала в ведро остатки холодной манной каши. Стряхивала обгорелые корки чёрного хлеба, пюре с кусками плохо протолчённой картошки.

— У тебя плебейская привычка после еды полоскать зубы чаем, — проворчал Бубенцов с отвращением. — А имеешь наглость манерам учить.

Шлягер поперхнулся, жалко поморщился, а потом, взглянув исподлобья, огрызнулся:

— Не вам лечить меня! Не вы, как говорится, меня сюда направляли!

Проговорился и закашлялся.

Только брусочек повидла да тридцать грамм сливочного масла съел нынче за ужином Бубенцов.

3

Утром с Бубенцовым работал постановщик речи. Пучеглазый, со смуглым лицом, с большим унылым носом и пышными чёрными усами. Бубенцову не нравились грубые приёмы репетитора, волосатые жирные пальцы, манера внезапно совать эти пальцы в рот ученику, чтобы, захватив за кончик, вытягивать язык, добиваясь идеального грассирования. Вызывал отвращение его неопрятный белый халат, похожий на спецодежду мясника, весь в бурых пятнах.

— Дышите! Паузы! — кричал репетитор, всплеском толстых ладоней обрывая монологи Бубенцова. — Паузы подлиннее! Не дышите!

— Да куда уж подлиннее? — огрызался Бубенцов. — Я длю всякую паузу иногда до полуминуты! Мало этого? Я вам не Джива, чтобы две минуты без кислорода.

— Подлиннее не значит подлиннее! — злился учитель.

— А что же по-вашему значит «подлиннее»? Покороче, что ли? — язвил Ерошка.

— Подлиннее, значит, натуральнее! Естественнее! Неподдельнее, если угодно!

— Айзор Бекметович не кончал ваших академий! — приподнялся в защиту специалиста Шлягер. — Знали бы вы, в какую сумму обошлось ему медицинское образование! Откуда ему знать, где и когда ставить ударения!