Владислав Артемов - Император

— Что именно известно?

— То, что я Вере наобещал. Про поместье на Угре. Откуда ты узнал про это? Признавайся, гад!

— Так мы же с вами говорили позавчера! Целых полчаса вы толковали про этот берег реки. Про своё несчастливое детство. Про мечту. Прадеда Рура своего поминали. Плакали даже на плече моём. «Вещий Баян». А-а... Вы уж позабыли. Понятно, — закивал Шлягер, улыбнулся понимающе. — Это было уже в «Асмодее».

— В «Асмодее» я плакал на плече?

— Огненными слезами, друг мой. Огненными слезами!.. Я тогда же, после интимного разговора нашего, навёл справки. Хочу вас обнадёжить. Поместье, о котором вы мне так эмоционально говорили, как раз выставлено на торги.

— Да неужели? — поразился Ерошка. — Но я ведь, честно говоря, ничего покупать не собирался. Так... в мечтах. Да и средств таких нет.

— Ерофей Тимофеевич! — воскликнул Шлягер. — Молчите! Ни слова больше! Иначе конец дружбе! Вы поступили правильно. Ложь во спасение! Вы начинаете усваивать тот дух, который нужен. Тот дух, который нам-то и нужен! Знайте же, те силы, что до сих пор раздавали вам свои благодеяния, будут содействовать и впредь всеми имеющимися в их распоряжении средствами.

— Что это значит? — растерянно произнёс Бубенцов.

— Это значит, что юридический хозяин недвижимости устранён. Устранён сразу же по окончании нашего с вами разговора в «Асмодее». Хозяин имения покончил с собой. Так уж сложилось, так удачно совпало. Повесился в расцвете лет! Представьте себе. Это, если вам интересно знать, гражданин наших южных губерний, житомирский прокурор Шпонька. Впрочем, имя это вам ни о чём не скажет.

2

После обеда прогуливались по берегу пруда. Бубенцов выведал у Адольфа кое-какие подробности жития прокурора. Разбирали дело Шпоньки киевские следователи, сами большие мошенники. Но даже и они удивлялись изворотливости воровского ума. Более же всего Ерошку поразило то, насколько глубоко овладевает жадность сердцем и умом человека. Можно было спастись, отдав следователям часть награбленного. Но Шпонька выстрелил себе в сердце из револьвера. Назло. Не уступил врагам своим и малой доли земного имущества. Шлягер объяснил это феноменом знаменитого хохлацкого упрямства, которого нельзя преодолеть доводами разума.

— Ты, кажется, говорил, что он повесился, — напомнил Бубенцов, выслушав монолог Шлягера.

— Успел нажать на курок, — находчиво пояснил Шлягер. — Шагнул со стула и, прежде чем петля сомкнулась вокруг выи, нажал на курок.

— Значит, накинул петлю, а потом на лету...

— Те две девушки, о которых вы спрашивали намедни, никакого отношения к Высшему техническому училищу имени Баумана не имели, не имеют и иметь не будут.

— Ты ловко умеешь уклониться от вопроса. Мне глубоко наплевать на этих девиц.

— Это дочери Хроноса, — ещё дальше уводил Шлягер.

Сказано было так просто и естественно, что Ерошка ни на миг не усомнился в истинности слов Шлягера. Адольф не лгал. Дочери Хроноса! От этой правды открылось небо, обнажился тёмный хаос. Первобытный миф зашевелился глубоко под земною корой, зашатались деревья над курганом, ударила в берег крутая волна. С криком взлетели вороны, волосы шевельнулись на голове Бубенцова. Языческий древний Хронос, пожирающий своих дочерей! В ушах его звенело!

— Таня и Аня, — продолжал Шлягер как ни в чём не бывало. — Хронос, разумеется, не тот, о котором вы сейчас подумали. Банальные ассоциации! Я же имею в виду Глеба Львовича Хроноса, старика патологоанатома, заведующего здешним моргом.

— Ты не простой человек! — только и вымолвил Ерошка после долгого молчания. — Кащенко, Хронос... Можно подумать, что мы находимся в сумасшедшем доме.

— Я бы выразился иначе. Что, впрочем, сути не меняет. Мы живём в совершенно ином мире, нежели представляем себе. Мир цельный, а человек может видеть только малую часть его. И тогда на помощь приходит символика. Мир переполнен символикой. Символика — это связь всего со всем. Всё угадывается во всём. Мир просто ломится от символов! К слову: вы знаете ли, что такое Асмодей?

— Ты имеешь в виду тот проклятый кабак? Где я плакал у тебя на плече?

— Асмодей — это демон похоти и семейных неурядиц.

Бубенцов вздрогнул и замолчал. Он почти забыл о своей измене. Напоминание было неприятно. Шлягер между тем вытащил пискнувший телефон, потыкал пальцем в кнопки, нахмурился. В который раз прошли они мимо пруда, мимо беседки с белыми колоннами, мимо Лаокоона. Бубенцов опомнился, огляделся.

— Что ж мы не спешим на торги? Кружим по больничным дорожкам.

— Опоздали. Эсэмэска пришла. Джива прибрал ваше поместье к рукам! Да вы не расстраивайтесь. Помеху устраним. Поместье будет вашим! Надо только подняться на высшую ступень.

— Поясни. Что значит «устраним помеху»? Застрелить и повесить? Как прокурора?

— Зачем? Есть иные варианты. Почему бы вам, к примеру, не стать хозяином земли русской? Чтобы законно овладеть всей совокупностью имущества, так сказать. А Дживе можно тогда голову отрубить. Указ подпишете, и вся недолга.

Бубенцов опустился на скамейку.

Шлягер, посвистывая, перешёл на другую сторону больничного прудика. Нагнулся, подобрал несколько обломков кирпича. Бубенцов рассеянно глядел на воду, на отражения белой беседки, деревьев, неба, жаркого заката. Думал над словами Адольфа. Закат полыхал на зеркальной глади. Показалось вдруг, что отражение тёмной фигуры Шлягера горит в адском огне. Но только на один миг, друзья мои! Всего лишь на один краткий миг. Шлягер швырнул кирпич, вода взметнулась, заволновалась, пошла кругами. Всё перепуталось, перемешалось. Мир распался на фрагменты. Исчезла и сама фигура того, кто бросил камень.

Глава 17

Радости человеческие

1

Многие из тех, кто бывал хоть раз в Москве, должно быть, приметили сапожный киоск, что стоит неподалёку от выхода с Казанского вокзала. Впрочем, нет уверенности, что киоск этот стоит там по сю пору. Слишком стремительно течёт время, слишком многое меняется. Таких киосков в старину было много, особенно в южных областях. Известно, что обширнейшей сетью киосков владели потомки древних ассирийцев, чьи корни уходят в глубину тысячелетий.

Внешне ничего выдающегося в этих заведениях не было и нет. Маленькое, тесное помещение с раскалённым электрическим нагревателем в углу, с табуретом, деревянной ступенечкой, куда посетитель ставит ногу в грязном башмаке. На распахнутой дверке выставлен сопутствующий товарец — разноцветные шнурки, стельки, пузырьки с краской, баночки с сапожным кремом. Внутри на низенькой скамеечке сидит обычно толстая, усатая тётка с родинкой на щеке или смуглолицый, сутулый чистильщик. Сгибаясь, усердно и умело работает щётками, наводя блеск на туфлях. Видно, что чистильщик работает на совесть, ему нравится, он испытывает настоящее наслаждение от любимой работы. Тем более когда попадаются туфли остроносые, из хорошей кожи. Вот он поднимает смуглое лицо. Глаза его смотрят серьёзно, усы чернеют под носом. Смуглые залысины сияют, точно по ним прошлись полировальной суконкой. Ассириец доволен своей работой. Кажется, попроси его, и он будет работать просто так, без денег.