Виктор Рябинин - Потрошители морей

Вот так и понял вновь обращённый тать своё место в будущем жизненном укладе среди вольного народа. И эта новая планида не супротивна была его естеству, а наоборот сулило хмельное буйство молодечества напротив прежнего существования в пресной стати бурсака либо в тесной колее по пути отца-родителя. И тем более, что грех смертоубийства Афоне не высвечивал в силу допреж накопленной учёности и некого отроческого скудолетия. И ещё Афанасий узаконенно считал, утвердившись в справедливости своих выводов в торговых рядах городского базара, что отобрать лишнее, хотя бы и силой, у разжиревшего барышника или отъевшегося ростовщика, есть подвиг праведника и радетеля равноправного уклада домостроя. А если ещё и поделиться отобранным с сирым и нищим, то это вовсе святое и боголюбое дело.

И покатились без счёту весёлые и сытые деньки в новом дружеском кругу. Что раздевали подгулявших купчишек на ночь глядя, что потрошили чью либо лавку или амбар, то всё было Афоньке не в счёт и на с какого боку, пока он в карауле привыкал к новой работе. Но через полгода и самому пришлось в дело вступить. Правда, пока только кулаком по пьяной роже да ночным обыском у галантерейщика, но уже как равный среди товарищей, как первостатейный добытчик и кабацкий ухарь на разговенье после тяжких трудов. Так что к следующей весне Афанасий был уже не на последних ролях, уже и сам мог наставить вновь обращённого, ибо банда помалу крепла и ширилась, так что даже почти весь Киевский Подол к рукам прибрала. А как иначе городу силу показать? Хоть и муторную, но страх наводящую не понаслышке. Только числом и кулаком! Зато теперь по шинкам да корчмам признавать стали. Только зайдёшь сам-друг впятером или более, половой уже со всех ног с пивом да хлебным вином встречает и под руки на лавку усаживает. А всё потому, что не скупились молодцы звонкой копейкой и прислужника наделить и лихую бабёнку потешить, что завсегда возле злачного места крутится. Как раз о то время и Афонька не сплоховал, а враз в мужики записался. Да в такие ядрёные, что никакого отказа у длинноволосых не знал, а мужескую половину даже завидки брали.

— Держался бы ты подальше от юбки, — не раз урезонивал друга Сявка, — зря только силу расходуешь. Баба кого хочешь ни за понюх табаку продаст, если выгоду в том сыщет.

Но Афонька лишь отмахивался от предостережений, как от навозной мухи. А ведь брат-товарищ как в воду глядел! Всё дальнейшее жизненное действо как раз через бабу и проистекло. Через гарную дивчину Стешку, до того спелую да грудастую, что Афоня прикипел к ней намертво словно чирей к причинному месту, хотя назвать эту присуху плотскою любовию было бы срамотно. Ни душевного томления, ни подлунного воздыхания, а сплошной телесный колотун, чтобы поскорее опростаться от напруги во членах без лишних разговоров и клятвенных уверений. Да и Стешка не отставала! С одного бока на другой — и начинай всё сначала. Хорошо не каждую ночь, а то бы поистёрся и пообтрепался с овечий хвост. Так-то всё и произошло с бабьим-то участием, как друг наворожил, только вовсе наоборот. Не на погибель Афонькину, а во спасение.

Дело было в том, что о новой банде Егория Прокудина власти знали, чуть ли не каждого очередника в кандальники приметили, но словить на месте преступления не могли. Слух к скорбному делу не приладишь. Тем более, атаман был сметлив и умён по-своему. К примеру, дружбу водил, хоть и с мелкой, но полицейской сошкой, и главное — по два раза на одном месте следа не оставлял, если даже в один приём весь сусек не выскребал, а почти всякую новую воровскую забаву вершил другим манером. Если сегодня грабили насиженную в неделю лавку, то назавтра потрошили денежный поезд в четвёрку лошадей. Тем и процветали без серьёзного разбора с властями и их стражниками.

На этот раз легчили от избытков поместье судейского чинодрала посадника Гаврилы Вострикова, что в десяти верстах от Киева по Варшавскому тракту. Всё было обставлено на широкую ногу, так как куш был на полгода безделья всей шайке. Каждый знал свой манёвр, а потому не только ножички супротив охраны имелись, но и пара-тройка пистолей смертного боя. Всю диспозицию Перегуд с отделёнными неделю мозговал, чтоб каждый шаг предвидеть, каждую копейку учесть. Вот тут-то Афоня и должен был весь свой учёный багаж вытряхнуть и с уменьем применить. Ведь по доносам прикормленной заранее прислуги посадника, этот судейский чин держал в тайне и векселя, и дарственные, и другие закладные бумаги чуть ли не четверти всех горожан и поместных. Поэтому бывший бурсак и должен был определить сходу ценность бумаг, чтобы зряшной бухгалтерией при отступлении не обременять весь отряд. И Афоня с радостью обещал с бумажной волокитой скороспело разобраться, тем более, что помнил ещё отцовскую и дедову бумажную грамоту. А посему, как бесценный золотник, Афонька был отряжён таиться в укромном месте, вперёд не высовываться, под пули не лезть, если охрана вооружение применять станет. А должен был грамотей отираться возле крыльца у стены, в тиши и сумраке, сторожко ожидаючи призыва на свою работу. Человек по пять обочь краёв дороги к поместью осторожный Перегуд выставил, чтоб перекликались условным знаком, если вдруг конные, паче чаяний нагрянут, а лбов восемь, самых способных, на приступ пустил. И сам во главе, как фельдмаршал войскового беспредела. Афоня, как и было уговорено, затаился перед крыльцом в жасминном кусту, как певчий соловей или змей подколодный. Тут с какой стороны поглядеть на эту смелую затею. С одной стороны, так беззаконный произвол в отношении подзаконного чина, а с другой — сколько нашего брата безвинно по каторгам в железах стонет от судейского же произвола? Вон, заместо смертной казни за разбой ввели отсекновение членов, распятие на стене, отрезание ушей вместе с правой рукой или левой ногой. Полное беззаконие в судопроизводстве и повсеместный чиновный произвол!

Спервоначалу дела, всё шло как по маслу. И ребята в хоромину вошли без стука и дворового визга, и луна была самая русалачья, любуясь с высоты на лиходеев, и настроение у молодцев, словно в канун весёлого праздничка. А как иначе, если в наводчиках был наиглавный лакей и камердинер Вострикова Опонас. Совсем недавно к Перегуду переметнулся, а уже со всех сторон себя героем выказал. Не только время отъезда барина с домочадцами на молебствия в Лавру обсказал, но и растолковал всем и каждому, где что лежит и по какой цене. Даже на лари с ценными бумагами навёл. Вот только грамоту не знал, а потому Афоня и должен был всю сметку проявить при досмотре документов. Опонас же и заверил, что до стычки со дворовыми вряд ли дело дойдёт, вступая с головным отрядом на крыльцо хозяйской усадьбы. Сенные девки да ночные сидельцы разве попрут на лихой народ и при оружии? То-то и оно, что ни в коем разе!