Александр Аннин - Бабушка

Раз в году, ранней весной, лошаденкам был праздник: их чистили до блеска щетками (из их собственного конского волоса) и целую неделю задавали корма чуть поболе, нежели обычно. Чтоб веселей смотрела изможденная рабочая скотинка на мир Божий. Этот праздник назывался «Проводы зимы», когда из наших гужевых лошадей сколачивали диковинные тройки с бубенчиками под дугой, с жаровнями в санях, с ряжеными парнями и девками… Помню, мне было, наверное, лет пять, когда бабушка впервые взяла меня с собой на это гулянье. Ух, здорово там было!

И вот я снова иду к хозчасти, ускользнув от бабушки и чужих теток с их разговорами про упокойника. Поглядываю себе под ноги: не завалялась ли где-нито заветная подкова?

Тогда, летом семидесятого, мы, дошколята, вместе с мальчишками из младших классов, любили играть подковами, свалившимися с копыт возле хозчасти. Это были тяжкие железяги , заскорузлые от ржавчины и налипшей грязи с навозом вперемешку.

А бабушка денно и нощно следила из окна, когда же наконец какая-нибудь понурая лошадка, везущая бидоны с пирожками или ящики с пивом, навалит на мостовую дымящегося навоза.

В самой хозчасти навоз давали неохотно, а долго упрашивать бабушка не любила, не умела просто. И даже дядя Витя пособить с навозом не больно-то соглашался. Ему проще было со службы своей караульной соль прихватить лошадиную или опилки, которыми стойла посыпали. И бабушка перестала наведываться в хозчасть и просить навоз, обходилась тем, что время от времени само возникало на дороге перед окнами. Чуть завидит, как лошадь на ходу «серит» , так — хвать в подклети особое ведро да совок, и — бегом-бегом, а то грузовик раздавит бурые яблочки, размажет их по асфальту, железным совком потом не отскребешь.

Точно также при мне бабушка тщетно просила отдать ей хоть парочку деревянных ящиков из беленьких шершавых неструганых дощечек, которые сжигали на задворках самого близкого к нам продуктового магазина. Не дали. «Нам велено сжечь, бабка, начальство приказало, — сурово отвечали магазинные грузчики на ее нытье. — Вам только бы дай, всё дай, куркули!»

— Сами вы куркули, нехалюзы, — отвечала бабушка. — Ишь, какой! Сам не ам, и другим не дам! Ешь собака, да не пес! Тьфу!

Очень обиделась тогда бабушка, что записали ее в куркули. «Жалилась» потом у бассейны тете Даше и тете Марине. Мол, это она-то — куркулиха? Райка — да, уж куркулиха так куркулиха, без подмеса. И вот опять, в который уж раз, возникал удивленный вопрос на сходке жильцов у бассейны: как так вышло, что на Курлы-Мурлы нашей, в старинном и чтущем вековые традиции двадцать восьмом квартале — а нумерация присвоена была еще при Екатерине Второй — взялась эта Райка-куркулиха? Откуда она, из каких краев? А?

Соседки ставили наполненные ведра на землю, начинали вспоминать оживленно, всегда с разногласиями и спорами. Ну, что «Райка нездешняя», из-под Караганды, про то спору никакого быть не могло, про то все знали. Еще девкой приехала на «Вождь пролетариата», устроилась швеей-мотористкой. А уж после войны поселилась у нас по соседству, благо поубивали мужиков из этого высоченного двухэтажного дома на фронте, а старики померли сами. Отдали ей в исполкоме — какой-то хахаль помог, не иначе! — верхнюю большую комнату с кухней, холодными сенями да с уборной, а внизу лютовало, скандалило по причине тесноты (и, главным образом, неудобств ночного общения) разновозрастное семейство Лаптевых.

И неплохо было бы тогда тете Рае замуж выйти, чтобы жилплощадь за собой закрепить, ибо Лаптевы обитали в полуподвале с земляными полами, и при этом были у них дети малые.

Как при мне рассказывала бабушке сама тетя Рая, шла она в базарный день с базара, картошку несла. Притомилась. Откуда ни возьмись — лошадь рядом с ней шаг свой сбавила, и веселый от выпитого вина возница предложил прокатить на телеге до дому. Клади, мол, свою картошку, пусть лошадь ее «тощит», а ты же не лошадь, чтоб надрываться да пуз ы риться… Такая вот шуточка «для ради знакомства».

Возницей веселым и был дядя Витя. Через неделю они с тетей Раей расписались, и дядя Витя взялся пить водку с дядей Колей Лаптевым.

— У Витьки маво даже вши в поясе были, когда я его подобрала да отмыла, — проговорилась тетя Рая на той посиделке у бабушки. — Не ходил он в баню мыса (мыться — Авт.). Еслиф не я бы, пропал бы мужик.

Вот с тех-то пор и зажила тетя Рая хорошо, дядя Витя по первости пил в меру, а на работу какую-никакую он всегда ходил, не отлынивал. Но Лактиониха (стала тетя Рая Лактионовой, как вышла за дядю Витю) все никак не могла развернуться по-настоящему, все не находила выхода ее тяга к своему хозяйству. Лаптевы мешали: почти весь огород за ними числился, так уж в исполкоме «нарезали», по числу ртов.

Но вот настал юбилейный и, как тогда думали, переломный в строительстве коммунизма 1970-й год, и много чего переменилось в тот год в нашем двадцать восьмом квартале по улице Курлы-Мурлы. Я, шестилетний, слонялся по двору да вдоль дороги, подмечал эти перемены с детской наблюдательностью. Сначала не стало сразу всего семейства Лаптевых, одним махом: после долголетнего ожидания таки дали им квартиру около кинотеатра «Октябрь» [5] По какой-то необъяснимой причине революционное название кинотеатра — «Октябрь» — в начале 70-х заменили на нейтральное — «Экран». Дивные дела творились порой в ту, как принято считать, кондово-советскую эпоху! , в том самом доме, где по стене шла надпись (она и по сей день там): «Отечество славлю, которое есть, но трижды — которое будет! В.В.Маяковский». Этот дом — шедевр местного зодчества, сталинский, с пообколотыми статуями и широченными вазами для цветов у подъездов, а квартирки там, по словам бабушки — «как для мышей», даже не квартирки, а комнатушки вдоль темных коридоров, зато у каждой семьи — своя. Лаптевым дали не одну, а целых две или три комнаты — бок о бок, в одном коридоре. Кажется, три все-таки… И теперь Лаптевы покидали нас, отправлялись к неведомым, но, конечно же, захватывающим приключениям.

Исчезла глава семейства — угрюмая, согбенная, с недобрым взглядом старуха тетя Палаша, зимой и летом стоявшая в валенках с галошами и душегрейке возле своей калитки и пугавшая нас, окрестную детвору, суковатой палкой… Исчез ее серый в полосочку, разъевшийся кот Барсик, которого тетя Палаша в приступе обожания терзала и трепала со словами «Ах ты, Барса-Барса…». Не стало ее сына, дяди Коли с его мотороллером (я так и звал его про себя или в разговорах с Катей — «дядя Коля на мотороле »), с ним — жены его тети Мани, их вечно поддатого сына Герки, его жены Любы, их деток-младенцев… Переселение Лаптевых грянуло к великой радости тети Раи и огорчению дяди Вити, ибо дядя Коля напоследок напоил его, да, видно, не похмелил.