Камилла Лоранс - Единственный, кому ты веришь [litres]

«Предупреждаю, я завтра уеду в двадцать ноль ноль». Эти слова, сухо прозвучавшие с порога, вырывают меня из крахмально-черного сна. «Двадцать ноль ноль, – думаю я. – У нас вечность на то, чтобы помириться». Часы показывают половину восьмого утра. Будь это другой мужчина и не такая ужасная ночь, я непременно сказала бы ему: «Иди сюда, пожалуйста, ложись, займемся любовью, а там будь что будет». То же самое говорила Цирцея разгневанному Одиссею, ибо плоть смягчает нравы – чем еще заниматься, если не любовью? Но я, помятая и отекшая, ничего не говорю, лишь со вздохом натягиваю одеяло повыше. Когда я снова открываю глаза, часы показывают 8:20, в доме тихо, ветер за окном угомонился. Я встаю, иду в ванную, бросаю осторожный взгляд в зеркало – оно показывает что-то страшное, – срочно румяна, помаду, тушь, быть привлекательной, привлекательной, привлекательной, снова стать желанной. Прислушиваюсь к тишине. Дверь комнаты Криса закрыта. В гостиной холодно; кажется, даже угли в камине обледенели.

Я включаю электрический чайник на барной стойке, сую в тостер два куска хлеба, подбираю пустую пачку «Кэмела», потом замечаю наконец, что входная дверь приоткрыта, и босиком бегу на крыльцо. Машины перед домом нет. Конечно же он уехал за сигаретами в деревню. Я швыряю пустую пачку в кусты, над головой серо-голубое небо, возвращаюсь в дом, включаю радио, оно поет мне: «Вот увидишь, вот увидишь, для этого и создана любовь» [51] Песня французского шансонье Клода Нугаро. . Кофе убывает вместе со временем; я стучусь в дверь комнаты Криса, открываю – там пусто, его вещи исчезли, осталась тарелка с объедками от ужина на тумбочке у кровати. Мне надлежит прибраться, вот чего он хочет: чтобы я до конца сыграла роль домработницы. На разобранной смятой постели валяется комикс про Тинтина. Дрожа от холода, звоню в прокатное агентство «Авис» в Севране, спрашиваю у девушки-менеджера, можно ли внести изменения в договор на аренду машины. «О, месье только что звонил, я ему все объяснила. Он сказал, что пригонит машину к трем часам… К трем… Что? Компенсация? Да-да, с вас удержат плату только за прошедшие дни. Так, у вас аренда на десять дней на общую сумму двести пятьдесят евро, вы возвращаете машину сегодня, значит, должны заплатить за два дня, остаток вам вернут. Разумеется, если с машиной ничего не случилось». – «Вы сказали – двести пятьдесят евро?» – уточняю я. «Именно столько вы заплатили, мадам». – «Нет-нет, мы заплатили триста тридцать. Вы не посчитали страховку?» Голос девушки становится неуверенным: «Мадам, у меня перед глазами ваш договор. В текущем месяце у нас стандартные договоры „все включено“ на модели „Ситроен DS“, ваш муж… э-э-э… месье заплатил ровно двести пятьдесят евро».

И тут я начинаю ей рассказывать, выкладываю всю историю на одном дыхании. Мы незнакомы, но она все-таки женщина. «Правда?» – говорит она, и «Какое безобразие!», и еще «Я вас понимаю!». Именно то, что мне нужно в данный момент – чтобы какая-нибудь женщина меня понимала и соглашалась с тем, что это безобразие.

«Голосовая почта Криса. Ответить сейчас не могу, но вы оставьте сообщение, и я вам перезвоню, без обмана!» Без обмана. Тогда я слышала его голос в последний раз – глуповатый вообще-то голос, подумалось мне. Я страдала больше от стыда, чем оттого, что он меня бросил, потому что сама была виновата во всем, что произошло. В Фейсбуке Крис меня уже забанил – я не могла даже отправить сообщение ему в ЛС, и перевязанный большой палец на экране строго констатировал факт: «К сожалению, эта страница недоступна».

Без обмана.

Мне не сразу пришло в голову вернуть Клер Антунеш. Не думай, что я настолько цинична, Луи, ничего не было просчитано заранее. В первые пару часов гнев и отвращение служили мне источником энергии, потом охватило чувство одиночества, и чувство утраты свернулось калачиком в белой колыбельке. Я уже не могла отвести от нее глаз – колыбелька была пуста, вернее, это я в ней лежала и голосила отчаяннее любого младенца, до хрипоты. Когда тоска стала нестерпимой, я бросилась искать помощи у женщин, которые могли бы мне все объяснить или, по крайней мере, меня понять, – у подружек Криса в Фейсбуке, более или менее близких его знакомых. Я отправила сообщение в «личку» Шарлотте, его бывшей, – Крис иногда о ней рассказывал, – еще той актрисе, встреченной нами в первый вечер в кафе, и двум девушкам, которые часто лайкали его посты, я забыла их имена. Каждой я вкратце изложила свою историю, и только для того, чтобы они меня поддержали и утешили, чисто по-женски, никакой иной цели у меня не было. Впервые я ждала от женщины больше, чем от мужчины, впервые с детских лет, когда все мои чаяния были связаны с мамой. Почему я обратилась к незнакомкам, а не к подругам? Не знаю. Наверное, потому, что это было не так стыдно. Две из четырех вежливо ответили, две другие меня забанили. «К сожалению, эта страница недоступна». Алике, актриса, написала мне свой номер телефона, и я ей позвонила.

Оказалось, моя история ее не удивила, она прекрасно знает такой тип парней – самовлюбленные пустышки, корыстные мерзавцы, о-ля-ля, еще как знает, даже коллекционирует их. Посоветовала мне никуда не уезжать и оторваться на всю катушку, раз уж я на курорте. Море, свежий воздух, куча свободного времени, дом вдали от Парижа – чего еще надо? Вот она сейчас с утра до ночи работает официанткой, чтобы оплачивать обучение в театральной школе Флорана.

Я в любом случае не могла уехать – ветер и ливень опять разбушевались, буря стонала за окнами. И потом, куда мне ехать? Как? Поскольку добирались мы сюда на машине, я притащила с собой целую кучу вещей – три сумки с постельным бельем, книги, резиновые сапоги, кроссовки… Буржуйка на пленэре – вот как это называется. С таким багажом я не смогла бы дойти даже до автобусной остановки, если допустить, что в радиусе десяти километров есть хоть одна. Дом стоял на отшибе, был мертвый сезон; в деревне, через которую мы проезжали, почти все окна оказались заколочены. Я осталась одна-одинешенька.

Весь день провела в прострации, пила чай, забившись в уголок дивана. Мысленно отслеживала маршрут возвращения машины в Париж – мой мозг работал как чертова GPS, все дороги уменьшились в масштабе, и все вели в никуда. Потом я поставила диск Ману Чао на бесконечный повтор и танцевала до изнеможения. Я танцевала, а память вытряхивала из себя прошлое и все эмоции, которые ему сопутствовали. У меня больше не было ни родителей, ни детей, ни кола ни двора, ни стыда ни совести. Брошена я была, забанена всеми, под пологом колыбельки, под саваном погребальным. Выкрикивала какие-то слова – бессвязные, бессмысленные, клацающие друг о друга, как пушечные ядра на ногах каторжника.