Марина Москвина - Радио «Москвина»

Когда мы познакомились, Геннадий Юденич ставил не только «Оптимистическую трагедию» Всеволода Вишневского, но и «Город на заре» Алексея Арбузова. Зрелище он сулил по тем временам небывалое. Бродвейский мюзикл считался идеологически чуждым советскому театру, а «Оптимистической трагедии» вообще противопоказанным. Не имея ни статуса, ни помещения, «Скоморох» в поисках жанра двигался по лезвию ножа. Ведь от того, как их воспримут в Министерстве культуры, зависела жизнь театра.

Понятно, что нервы у Геннадия Ивановича были натянуты, как струна.

Однако он твердо решил, не уступив ни пяди, покорить Москву своей экзальтированной массовкой (ярким представителем которой была моя Филатова), так он их в хвост и в гриву муштровал.

Комиссара в «Оптимистической» играла жена Юденича — статная красавица. А главные мужские роли исполнял невзрачный на вид актер, ничем не примечательный, — очкарик в немодных очках с толстыми линзами в прямоугольной черной оправе.

(Мать моя Люся сказала мне однажды, мы с ней гуляли в греческом зале Эрмитажа:

— Смотри, все такие красивые, стройные — с греческими и римскими носами!.. Только Сократ — курносый, смешной, бородатый…)

Но как он играл! С каким азартом и пылом! Какое пламя полыхало в его монологах из «Города на заре»! С каким страшным треском он разрывал на груди тельняшку в «Оптимистической трагедии»! Какими испепеляющими эмоциями были наполнены сцены, где он из ничего сотворял миры. Он то ввергал тебя в пучины отчаяния, то возносил на вершины блаженства.

Неудивительно, что я влюбилась в него как сумасшедшая. Кажется, я еще не сказала, как звали моего кумира. Имя его экстравагантно, волнующе, неслыханно в нашей среднерусской полосе:

БУМА САНДЛЕР.

Каждый выход Бумы, каждый вдох, каждый взгляд я маниакально записывала на магнитофон. А дома чахла над горой пленок, как царь Кащей.

Свою молодую жизнь и нерастраченную любовь, а также могучий артистический дар он возложил на алтарь Мельпомены, и все это без остатка отдал театру «Скоморох». Мне же доставались только всполохи и отголоски грозовой бури, которую являл собой этот выдающийся актер.

Не помню, то ли Юденич, то ли Бума, не исключено — и тот, и другой, обитали в коммуналках около «Маяковской» или «Тургеневской», вот эти районы Москвы приходят на ум, когда я вспоминаю, как после репетиции мы мчали поздним вечером в такси, а может, и шли пешком к кому-то в гости пить чай. Помню на столе бутылку красного вина, а вот еды совсем не припоминаю. После такой изнурительной репетиции они с жаром производили разбор полетов, а я записывала, записывала, записывала.

Своей передачей на радиостанции «Юность» я собралась перевернуть мир. Человечество оцепенеет от ужаса, что до сих пор ни сном ни духом не ведало о существовании театра «Скоморох». Я выпущу в эфир огневую команду Юденича, как чертей из табакерки. В мыслях я уже приравнивала это историческое событие чуть ли не к открытию Америки. Мне мерещились праздники и фейерверки по случаю столь многообещающего прорыва. После моей программы их на ура примет театральная общественность, а чиновники из Министерства культуры поймут, что МХАТ и Малый отдыхают рядом со «Скоморохом» Юденича — потомком революционного театра Мейерхольда. Причем эксперименты Геннадия Ивановича в советской классике будут покруче хождения по проволоке и разных сальто-мортале в спектаклях Всеволода Эмильевича по пьесам Островского. А впрочем, таких удивительных театров еще не бывало в подлунном мире!

Естественно, эта передача сразу войдет в «золотой фонд» радио. А меня примут в штат радиостанции «Юность», где буквально с ее основания работали моя мать Люся и наши дорогие и родные дядя Олег и Эра Куденко, Боречка Абакумов, Галя Соломонова, Ксана Васильева, дядя Аркаша Ревенко… Там начали свой звездный журналистский путь дядя Юра Визбор, Ада Якушева, дядя Максим, отец моего друга детства Лешки Кусургашева, тетя Вера Соколовская, Галка Ершова!.. Только мечтать можно работать — на радио — в такой компании.

Я выпила, закайфовала, до чего хорошо было сидеть за столом — своим человеком среди таких больших артистов. Перед нашим уходом в предрассветные сумерки Бума взял гитару и запел — на стихи Пастернака, вот это была моя бесценная добыча:

Дома мне устроили скандал, но на все мамины расспросы я — с затуманенным взором — твердила одно только слово: Бума.

Летели недели, пролетали месяцы.

Наконец Люся не выдержала и сказала:

— Боюсь, ты увязла в материале. К тому же вся твоя магнитофонная запись — ты только не огорчайся — некачественная. Они у тебя то шепчут, то орут. Уровень звука зашкаливает. Теперь, когда ты с головой погрузилась в материал, надо вызвать тонваген (передвижную студию звукозаписи) и профессионально записать интервью с Юденичем, Бумой, сцены из спектакля. Потом расшифровать, смонтировать и запустить в эфир.

Я позвонила моему редактору Инне, та очень обрадовалась, что я дозрела до решительных действий, и мы договорились, что в «Скоморох» к назначенному часу вечером приедет машина с оператором.

Я кинулась предупредить Геннадия Ивановича. И для меня, и для него это долгожданное событие, мы давно его с ним вынашивали, но плод ведь должен поспеть, подрумяниться, налиться, нельзя же с бухты-барахты делать такие вещи!..

И вдруг он мне заявляет:

— А мы не будем записываться.

— Как? — я опешила.

— Видишь, какая штука, — сказал Юденич, — еще вчера мы бы с тобой записались. А сегодня к нам из радиостанции «Юность» приедет корреспондент, известный журналист, с опытом, его зовут Веня , и у него уже есть сценарий .

— Из радиостанции «Юность»?! — я просто ушам не поверила.

— Да, — он развел руками. — Такие, брат, странные дела…

— А как же машина?.. — и я посмотрела на Буму, тот, молча, стоял у окна с каким-то расфокусированным взором.

— Машину придется отменить, — сказал Юденич, а Бума внимательно смотрел в окно на дождь и на случайных прохожих.

И тут я заплакала.

Меня стали утешать, мол, у тебя вся жизнь впереди, лиха беда начало, у-у, сколько еще будет передач, и о «Скоморохе» сделаешь, когда мы станем заслуженные и знаменитые: никому интервью не дадим, только тебе. Но сейчас у нас положение — хуже губернаторского, пан или пропал, понимаешь? А тут первая программа, субботний вечер, сорок пять минут!!! От этой передачи слишком многое зависит! Надо, чтобы штурвал был в надежных мозолистых руках!..

Тогда я повернулась и побежала. Я выскочила на улицу, дворами — под дождем — по-видимому, на улицу Кирова. Да, все-таки «Тургеневская», поскольку автомат, из которого я звонила Люсе, стоял напротив магазина «Чай», раскрашенного под китайскую пагоду.