Марина Москвина - Радио «Москвина»

Плавник это, лапа, кисть или стопа?.. Во всяком случае, именно кистеперая рыба могла стать отважным первопроходцем, которая на свой страх и риск выбралась из океана и начала осваивать сушу! Неистовым хордовым, кому мы обязаны тем, что через миллионы лет, вообще говоря, появились наземные позвоночные.

То, что латимерия по сей день существует на свете, — сказочное чудо. Их в океане — считанные единицы, ловить латимерию запрещено Вашингтонской конвенцией: статус «неприкосновенности» имеют все целакантовые, включая еще не открытые виды.

Чтобы взглянуть, как она живет в естественных условиях, Жак Ив Кусто самолично спускался на километровую глубину засвидетельствовать ей свое почтение.

А тут — пожалуйста, в обычном железном ящике — не в жидком азоте, не забальзамированную, а просто так — нам присылают в Москву мертвую кистеперую рыбу!

Быть может, этот на редкость нецивилизованный ящик летел к нам в каком-нибудь рефрижераторе. А тут о нем сначала забыли, потом стали думать да гадать, что с этой тварью морской делать… В конце концов, являюсь я, пока нештатный репортер престижной столичной газеты (которого — пара оптимистических репортажей — и примут в штат!), — и застаю картину ужасного тлена и распада.

Уже издалека чую нестерпимый запах, с зажатым носом приближаюсь к мадагаскарскому ДАРУ и, главное, знаю, что не надо заглядывать в ящик, а то эта рыба потом будет сниться ночами — бежать оттуда, бежать во все лопатки!.. Но — как-то неудобно — при исполнении служебных обязанностей…

Два бледных криптозоолога в белых халатах ведут меня холодным лабиринтом подвала, оправдываясь наперебой, дескать, прилагали отчаянные усилия, чтобы сохранить целакантыча, да куда там! Смотрите, какой ржавый ящик!

И тут же — то ли из гипса, то ли из папье-маше — старенький скульптор в сатиновом халате сидит на табуретке и лепит с натуры кистеперую рыбу, которая вскоре станет экспонатом музея. Ее и сейчас можно там увидеть.

Так я стояла над этим загубленным существом — настолько могучим когда-то и прекрасным, что даже в таком плачевном виде оно было великолепно. Огромный целакант, овеянный славой и легендой, колючий лучистый плавник на спине, словно гребень дракона, застывшее тело неоново-синее с белыми пятнами, разбросанными в беспорядке по чешуе, и — чуть ли не кисти рук — сложены на груди.

Я быстро шла, не оглядываясь, мимо Никитских ворот, по Тверскому бульвару — к дому в Большом Гнездниковском переулке, на крыше которого провела детство, куда я всегда прихожу, когда мне становится как-то не по себе.

И гневная песнь рвалась из моего сердца — о том, что сегодня прямо посреди Москвы в ржавом ящике железном распалась на пять изначальных элементов бытия чудом сохранившаяся с древнейших времен, возможно, последняя латимерия на этой планете:

«Я объявляю день памяти и скорби по нашему предку — целаканту, вынырнувшему в нижнем девонском периоде из океана и зашагавшему по земной тверди ради жизни на Земле!

Мы, люди, — прямые потомки кистеперой рыбы — не только благополучно развеяли по ветру ее таинственную способность слышать Зов Несбыточного, а, услышав, — поставить на карту ВСЕ , чтобы на собственной шкуре испытать то самое чудо преображения. Мы и хозяйственности никакой не нажили за эти миллионы миллиардов лет.

Хотя б успели сделать настоящий экспонат для музея! Исследовали бы ДНК, изучили бы клетку на молекулярном уровне!.. Скелет бы сохранили, черти! Показывали бы школьникам в экскурсии. НИ-ЧЕ-ГО! »

Так я плакала и пела, сидя на лавке на Тверском бульваре у стен отчего дома, и эту песнь — опять безо всяких ограничений — напечатали в «Московской правде» — органе Городского комитета коммунистической партии.

Тут же из Горкома партии главному редактору газеты пришла грозная депеша. «На ковер» вызвали заведующего отделом науки, школ и вузов, где я внештатно сотрудничала, теперь уже тщетно надеясь на зачисление в штат. Смысл этого письма был такой: публикация М. Москвиной вводит в заблуждение наш народ, распространяя заведомо ложные сведения, что советский человек произошел от какой-то там кистеперой рыбы, тем более африканской! В то время как МЫ произошли от обезьяны. От НАШЕЙ обезьяны!!!

И подпись высокопоставленного по тем временам партийного руководителя.

Наученная горьким опытом, я принялась за свою авторскую программу на радио с предельной осторожностью. Главное незыблемое требование, которое я предъявила к себе, это — Правда, Правда, ничего, кроме Правды. Как говорил мой великий друг Даур Зантария, есть такие писатели, которые пишут только о том, что они видели своими глазами. Если он написал: «Из трубы вылетела ведьма на метле», значит, он действительно это видел, иначе бы не написал. Вот так я и решила действовать.

(Эфир от 1 августа 1988 г. 19.05–20.00)

Первую передачу мы начали таинственнейшим скрипом тяжелой дубовой деревянной двери с несмазанными петлями. Из-за этой многопудовой двери, медленно нарастая, полилась музыка — космическая. И зазвучал мой голос:

— Люди Земли! Не стану скрывать от вас — грядут великие времена. Причем, кому ни скажешь об этом, все сразу — осведомленно: «Что? Конец света?!»

— Какой конец света?! — вскричала я, и, наверное, тысячи радиослушателей вздрогнули от неожиданности. — Разве свет может иметь конец или начало? Свет — он во всем. Даже тьма наполнена светом. Мой муж Леня — художник, старый черный карикатурист, говорит: «Черный юмор — это ночь без лунного света, когда все предметы видны еще яснее, потому что свет идет от них самих, а не льется сверху!..»

Я вам больше скажу: свет усиливается — от людей, от растений, от деревьев особенно! От зверей! Да, боже ты мой, у меня тараканы на кухне стали светиться в темноте, что я могу к этому добавить?

Все вокруг, я уверенно продолжала, так и поднимается на новую ступень бытия. Некоторые деревья, если с ними познакомиться поближе, — прямо Будды. А животные? Мой английский сеттер Лакки совсем стал человеком, понимает любые слова — даже «будущее», «шашлык» и «пипетка». А как он любит, когда я читаю ему вслух рассказы о животных Льва Толстого для учащихся начальной школы?!

Людей — я вообще не узнаю. Муж Леня заходит в магазин. А там, на подоконнике, сидит монашек — сам навеселе, глаза блестят, раскраснелся…

Леня — ему:

— Ну, что? Бог-то приближается?

— Давно, батюшка, приблизился!!! — воскликнул тот.

— А где ж он?

— Да в печенке! — монах отвечает радостно. — В селезенке! В желудке! В мочевом пузыре! Везде!.. Где ж ЕГО нету??? — и он раскинул руки, с восторгом озирая всего себя.