Александра Сашнева - Танго с ветром

— Гражданочка! Пора в вагон! — торопит проводник.

Джонни легко прикасается к губам Зайки и резко отталкивает ее от себя. Вытирая слезы, она поднимается на ступеньки вагона, забирает у Джонни свою сумку, проводник опускает железную крышку над ступеньками, и поезд трогается.

Джонни машет и идет следом. Недолго.

Поезд начинает ускоряться, и Джонни, красиво пробежав несколько шагов, резко останавливается.

— Я люблю тебя, Джонни! — кричит Зайка, высунувшись в окно туалета.

Джонни опять машет, Зайка тает в своем, отдельном от него будущем. Лицо Джонни опять становится обычным лицом курортного бездельника, живущего от истории до истории. Джонни снимает цепочку, смотрит на нее, кладет в карман.

Бабка с сумками, остановившаяся рядом, качает головой.

— Ах ты зараза! Альфонс чертов!

— Дура ты, бабка, — спокойно отвечает Джонни. — Я делаю их счастливыми. Давай помогу, что ли?

— Да иди ты! — ругается бабка, но Джонни уже берет ее чемодан.

— Не ори. Идем. Не украду я твой чемодан.

Джонни направляется к лестнице перехода, бабка семенит рядом.

— Вот и пойми вас, — с досадою говорит она, довольная тем, что ей не надо нести чемодан самой.

Вечер. Почти вечер. До темноты остался час, не больше. Джонни идет по камням вдоль берега. Волны заплескивают его ноги в резиновых сланцах. Следом ковыляет на шпильках Малышка. Она полненькая, и явно не рассчитывала на такую дорогу.

— Долго еще? — Малышка недовольна, капли пота блестят на ее лице.

— Нет. Минут пятнадцать. Устала я. Ну, прости.

— О, боже! Нельзя было поближе найти место? Я не дойду.

Джонни равнодушно идет дальше. Ему даже не приходит в голову протянуть Малышке руку, как-то поддержать ее. Он весь погружен в свои мысли.

Внезапно открывается красивый пейзаж, и Джонни останавливается.

— Все. Пришли!

— Как? Ты же сказал…

— Я пошутил. Будем здесь фотографироваться.

Джонни открывает рюкзак и достает фотоаппарат. Малышка открывает косметичку. Заметив, что Джонни прицеливается объективом, она отворачивается и машет рукой.

— Да подожди ты! Я ж на черта сейчас похожа!

Открыв пудреницу, Малышка начинает подводить губы.

— Сказал бы сразу, я бы не красилась, весь мейкап превратился в черт-те что.

— Да ладно. Нормально все. Все равно море смоет весь твой мейкап.

— Что? — Малышка пугается. — Даже и не думай!

Джонни ждет, когда она накрасится, и потом знаком показывает, что она должна пойти на камень, о который разбиваются волны. Малышка смотрит на Джонни неуверенно, но он знаком показывает ей, что все будет именно так и никак иначе.

— Как ты это делаешь? — удивляется она. — Кажется, я пойду и в ад, если ты скажешь.

— Это могло быть интересно, — усмехается Джонни.

Смирившись, Малышка снимает босоножки.

Рита и Соня сидят в кафе и едят мороженое. Громко играет арабская музыка. Она витиевато кружится над пестрыми рядами. Осенний рынок не так оживлен, как летом, но все же бархатный сезон — это еще сезон, и местные стараются выжать из последних деньков последние заработки, чтобы потом проедать их всю зиму.

Это приятно — сидеть в кафе, поедая мороженое, смотреть, как мимо идут люди: мужчины, женщины, дети. Шум шагов сливается в однообразный ритм. Соня закрывает глаза, и ей начинает казаться, что мимо ползет огромная гусеница.

Рита в который раз набирает номер на телефоне и слушает длинные гудки. Она по-прежнему бледна, и руки подрагивают.

— Почему она не отвечает? Трубку не берет? А вдруг она реально заболела?

Соня спокойна, она видит в Рите свое прошлое, и ей смешно то, что казалось серьезным. И от этого грустно. Почему она сразу не поняла, что потом ей будет просто смешно?

— Может, в ванной, — высказывает Соня предположение. — Выйдет — ответит. Не нагоняй.

Рита ест мороженое, Соня ест мороженое. Мимо идут люди, бегут собаки. Идет нищенка с сумкой, роется в мусорке.

— Ненавижу Сисяру! Ненавижу! — Рита кипит, она должна что-то сделать, чтобы найти выход скопившейся энергии, но выхода нет. Все, что сейчас волнует ее, — это ее разгоняющийся «трамвай», но у нее нет над ним власти. Соня смотрит на муки Риты и думает, что отвлечь ее можно только чем-то более сильным, более страшным. И тут ей вспоминается маньяк. Маньяк — это не развод, не война, не болезнь. Это настоящий инфернальный ужас. Это не может уложиться в голове нормальной женщины.

Соня доедает мороженое и говорит:

— Не за что тебе ее ненавидеть, Рит. Кошка не хочет зла мышке. Она просто хочет есть. А я вот что подумала.

— Что?

— Вот смотри: люди. Идут все по своим делам. На работу, домой, на свидание. И среди этих людей идет маньяк. Например, вот этот продавец мороженого. Что он делает по ночам? Смотри, какие у него руки. Какие мерзкие пальцы. А что, если он этими пальцами берет скальпель или нож…

— Перестань, — теперь Рита между двух огней.

Развод — это то, что сейчас важнее всего, но маньяк страшнее даже этого. И воображение Риты зашкаливает от ужаса. Соня продолжает разговор, чтобы закрепить эффект.

— Кажется, что это где-то не здесь, — говорит она неторопливо. — Где-то в книгах, в кино из Голливуда. А они здесь. Среди нас. Любой может оказаться маньяком. И представь, пока не доказано, что человек маньяк, ты должна разговаривать с ним вежливо, здороваться с ним за руку! Вот что ужасно!

— Прекрати, Соня! — воображение заставляет Риту нервничать.

— А представь: ты выходишь замуж за приличного парня, он иногда ездит в командировки, привозит подарки, заботливый, нежный. А потом, когда у вас рождается первенец, ты узнаешь, что его отец — маньяк. Что он ездил в командировки на охоту. Приезжал в город, знакомился с девушкой, она приглашала его в гости, и он пил ее кровь и тихо уходил, пока все спали. А у тебя от него ребенок. Вот что ужасно. От этого ты уже никогда не отмоешься.

— Перестань! — Рита уже начинает злиться.

И Соня отпускает тему.

— Забей. Я же пошутила. Просто хотела тебя как-то отвлечь. У тебя все не так плохо, как ты думаешь.

К ним подходит нищенка и протягивает руку. Рита смотрит на нее и качает головой.

— Точно. Бывает и хуже. Идем?

— Идем.

Они встают, и Соня, достав купюру, подходит к нищенке, отдает ей деньги и торопится уйти, чтобы слова благодарности не успели догнать ее и не успели вцепиться в мозг стаей пираний.

— Да у нее матрас, — усмехается Рита, — наверно, деньгами набит. Знаю я этих нищенок.

— Я это не для нее сделала. Для себя. Мне так спокойнее.

Они бродят по рынку, разглядывая овощи, фрукты и прикидывая, что лучше купить. Виноград, дыни, арбузы, яблоки. А вокруг огромное бледное небо. И голова немного кружится, когда смотришь в него. Серебристая точка самолета чертит на голубом белую черту, и кажется, что Земля может покачнутся, и тогда все люди посыплются в небо. Не взлетят, а понесутся в вечном падении в глухую воронку одной из черных дыр. Здесь, на юге, понимаешь, что все московские башни нужны только для того, чтобы обмануть себя иллюзией прочности.