Рут Хоган - Мудрость Салли

Когда я начинаю двадцатый бассейн, в воде уже дюжина других людей, но олимпийца среди них нет. Признаваться не хочется, но я более чем расстроена. Он единственный, кто меня интересует. Мои куклы беспокойства расстроятся, что я с ним еще не заговорила, но если он здесь, всегда есть хоть какой-то шанс. Я даже прокручивала в голове, что можно ему сказать, если представится такая возможность. Виноват Эдвард. Он встречается с Маркусом – в смысле встречается – и кажется очень счастливым. Это заставило меня задуматься, что, возможно, неплохо было бы снова сойтись с мужчиной. Дать себе шанс избежать одинокой старости. С моей последней короткой интрижки прошло всего – что? – четыре года. Отношения с отцом Габриеля закончились, как только он узнал, что я беременна. Он хотел, чтобы я избавилась от ребенка, а когда я отказалась, избавился от отношений. Не могу сказать, что я расстроилась. К тому моменту я уже разобралась, что он за человек, и не хотела такого отца своему ребенку. Но когда родился Габриель, любопытство победило, и он изредка мимолетно вторгался в нашу жизнь с дорогими подарками и пустыми обещаниями. Когда Габриель погиб, он винил меня. Просто потому что с ним была я. С тех пор мне стало сложно доверяться кому-то, кроме близких друзей, и история моих отношений превратилась в бесплодную пустошь с редкими неудачными свиданиями и одной связью, которая продлилась целых три недели. Он не нравился Хайзуму и, вообще-то, не нравился мне. Он называл Хайзума шавкой. Отношения были обречены. Но теперь я хочу почувствовать внутри грозу, которую описала Салли. Интересно, любит ли олимпиец собак.

Я вылезаю из воды, а «катамаран» как раз заходит. Она улыбается мне, погружаясь, и я невольно улыбаюсь в ответ. Простое движение мускулов для нее, гигантское социальное взаимодействие для меня. Я никогда не улыбаюсь незнакомцам. Сняв в раздевалке мокрый купальник и раздевшись, я вижу в зеркале отражение Маши. Я словно сбросила кожу. Я смотрю на собственное отражение с искренним изумлением. Глаза сверкают, щеки порозовели. Некогда худые руки и ноги полны энергии и сил. Я становлюсь сильнее. Плаванье делает меня сильнее. Я уже совсем не похожа на призрака, которого видела в зеркале в ванной у Епифании несколько месяцев назад.

В кафе, к изумлению Фло, я заказываю кофе и полный вегетарианский завтрак.

– Чтоб мне провалиться! – восклицает она и берет деньги. – Что с тобой такое?

Я улыбаюсь (снова!).

– Я только что проплыла сорок бассейнов и умираю с голоду.

После загруженного дня на работе с тремя новыми клиентами (в том числе коулрофобом – по совпадению, слово дня, человек с иррациональной боязнью клоунов ) я собираюсь погулять с Хайзумом, а потом поужинать рыбой с картошкой и бокалом охлажденного вина, но, пока я копаюсь в поисках ключа от входной двери, раздается телефонный звонок. Зайдя в дом, я бросаю сумку и прорываюсь мимо восторженного Хайзума к телефонной трубке.

– Твоего отца арестовали.

Это мама. Новость шокирующая, но она, похоже, ни капли не обеспокоена.

– За что?

– Что-то насчет нападения в парке. В общем, он хочет, чтобы ты приехала и забрала его из участка.

Мама не водит машину, но, судя по холодной фразе «твой отец» вместо «Джорджа» или даже «папы», она бы не захотела забирать его, даже если могла бы. За годы брака она привыкла к его исключительно враждебным реакциям на все, но порой его кровожадность утомляет ее. Его сердитые письма местным властям на тему состояния дорог и тротуаров, его кампания за возвращение к физическим наказаниям в школах, его петиция против закрытия местной библиотеки, его бесконечные визиты в кабинет местного члена парламента с жалобами на антисоциальное поведение и предложениями по улучшению работы коммунальных служб привели маму в уединенный коттедж на краю Дартмура. Я не всегда согласна с его методами, но восхищаюсь его стремлениями и энтузиазмом. Он исключительно благородный, хоть и весьма старомодный человек, из-за чего иногда выглядит немного наивным и оттого уязвимым в обществе, где люди чаще прикрывают собственную задницу, чем следят за соседями.

Но иногда папа превращается в чудаковатого, сварливого, нетерпимого и скандального старого пердуна, и потому я с некоторым трепетом беру с тумбочки в коридоре ключи от машины. Хайзум крайне недоволен. Только пришла домой и снова ухожу без него – в его глазах это непростительно. С тяжелым и презрительным вздохом он возвращается на диван.

По дороге в сквот, бетонное здание 1960-х годов, где расположился наш местный полицейский участок, я пытаюсь придумать успокоительные любезности, которые точно пригодятся в беседе с раздраженным молодым полицейским, которому придется сидеть с моим разъяренным отцом, пока за ним не приедет взрослый. Найдя наконец парковочное место, я проталкиваюсь сквозь грязные стеклянные двери в приемную полиции. Из таких мест мне всегда хочется убежать. В приемной работает странная талонная система, как на прилавках с деликатесами в супермаркетах. Разношерстная компания людей сидит, сжимая в руках розовые клочки бумаги, дожидаясь своих номеров. А именно: пьяный мужчина в углу, который пытается снять ботинки и вопит, что «они полны гребаных личинок» (судя по запаху, это может быть правдой), пара худосочных подростков с тяжелыми золотыми цепями на шее, которые шепчутся и пишут кому-то сообщения, и взволнованная женщина среднего возраста, которая отчаянно пытается игнорировать вопли мужчины в углу и так крепко сжимает сумку, словно та может в любой момент спрыгнуть с ее колен.

Я не собираюсь стоять в очереди за отцом, будто за жаренным цыпленком. Я направляюсь прямо к стойке, закрытой защитным стеклом, вызывая осуждающее цоканье и бормотание очереди, и говорю дежурному офицеру, что хочу забрать своего заблудшего родителя. Через несколько минут за мной приходит молодой и неожиданно бодрый офицер. По дороге он сообщает мне, что папу задержали за нападение на несовершеннолетнего. В подробности он не вдается, но намекает, что они не хотели его задерживать, но у них не было выбора.

– Надеюсь, он не доставил особых сложностей.

– Он был немного расстроен, когда поступил, но теперь успокоился.

– Вы хотите сказать, он орал, ругался и угрожал всем расправой, но потом выпил чашечку чая и рассказал свою точку зрения на историю.

– Скажем так, для своего возраста ваш папа – очень бойкий старик.

Офицер сочувственно мне улыбается и открывает дверь в комнату с папой. Как только я его вижу, от раздражения не остается и следа. Он кажется куда более маленьким и хрупким, чем человек, которого я считаю своим отцом, и я вижу в его взгляде слишком много облегчения. Но когда мы выходим из здания, к нему быстро возвращается привычная энергия и негодование, и он в деталях описывает свое «преступление» типичным для него выразительным языком, размахивая руками и качая головой.